– Нет, милый Джош, – со смехом ответила она, – ни за что бы я этого не хотела. Хотя надо сказать… – Ханна провела рукой по его широкой мускулистой спине. – Из тебя получился бы вкусный корм для рыб!
– Да, это уж точно. – Он опустил ее на стул и бодро потер руки. – А где коньяк, девочка моя Ханна? Без него такой холодище!
– Там же, где и всегда.
Ханна с огромной нежностью смотрела, как он прошел через всю комнату к буфету, топая по полу сапогами. Взял бутылку коньяка, налил почти полный бокал и залпом выпил.
Иногда, когда Джош был рядом, Ханна думала о Майкле. В Джоше, конечно, ничего изысканного не было. Она никогда не видела его ни в какой другой одежде, кроме морской робы и сапог. Он ел, пил и занимался любовью с большим аппетитом. Однако черной бороды и блестящих черных глаз было вполне достаточно, чтобы заставить Ханну думать о Майкле, о том дне, когда она впервые его увидела – он тогда изображал пирата по кличке Танцор.
Джош уложил ее в кровать через час после того, как в первый раз оказался в ее покоях. Его корабль привозил для таверны Ханны продукты и припасы из Вирджинии и Каролины. Она дважды видела его на борту корабля, когда заказывала товары с Юга.
В третий раз Джош пришел в таверну, чтобы получить причитавшиеся ему деньги. Внизу в общей зале он выпил коньяк и посмотрел ее выступление, прежде чем написал записку, что хочет ее видеть. Ханна велела Джону проводить его наверх, думая, что тут чисто деловой вопрос.
Но почти сразу же после того как дело было улажено, Джош заключил ее в объятия и понес в спальню. Он положил ее на кровать, задрал юбки и овладел ею. Сначала Ханна сопротивлялась. Но борьба возбудила ее, и когда Джош забрался к ней в кровать, она подалась ему навстречу, полная распаленной страсти.
Потом в полудремотной истоме он признался, что с самого начала этого хотел.
– Дело у меня было не очень-то срочное, – со смехом сказал Джош. – Но когда я услышал, как ты поешь, девочка, ты разбудила во мне дьявола.
– А если бы я закричала?
Он очень удивился.
– Не знаю. Мне как-то в голову не пришло, что ты можешь закричать.
Ханна рассмеялась. В этом был весь Джош Хоукс – прямой, бесхитростный и напористый, как бык.
Большой любви между ними не было, только взаимное уважение и симпатия, выражавшиеся в нечастых кувырканиях в кровати, которыми Ханна наслаждалась так же, как и Джош – со вкусом, без всяких обещаний чего-то высокого.
Допив коньяк, он, расслабленный, подошел к ней.
– Ну, девочка?
Она уперла руки в бедра и резко отозвалась:
– Ну, Джош?
Он громогласно рассмеялся. Нежно обхватил ее лицо руками и поцеловал. От него веяло морем, и Ханна почувствовала, как все в ней откликается на поцелуй.
– Сейчас тебя не надо на руках нести, девочка?
– Нет, Джош, совсем не надо.
Держась за руки, они прошли в спальню. Лежа на кровати, Ханна с обычным восторгом глядела, как он раздевается. Кроме бороды, у него на теле почти не было волос, но его массивность напоминала Ханне древний дуб, и она представляла его на палубе в шторм, твердо стоящего на ногах и с криком бросающего вызов ревущему ветру.
Джош подошел к кровати и взял ее с огромной нежностью, но в то же время с яростной и требовательной страстью, пробуждая в ней ответное желание. На вершине страсти он подался вперед и поцеловал ее, и Ханна мимолетно подумала о Майкле, гадая, как бы он целовал ее будучи с бородой. Потом ее накрыло волной наслаждения, и все мысли о Майкле Вернере улетучились.
После того как миновал последний момент экстаза, Ханна, задыхаясь, спросила:
– Ты долго еще пробудешь в порту, Джош?
– Ремонтники обещали управиться к концу дня, так что отплыву с утренним отливом.
Она повернулась к нему, положив руку на грудь.
– Тогда нам надо как следует использовать оставшееся время, да?
– Жадная ты девчонка, верно? – расхохотался он.
– Дама капитана должна извлечь максимум выгоды из выпавшего ей недолгого времени, – с наигранной скромностью ответила она.
– Да, должна, девочка! Именно что должна!
Продолжая смеяться, Джош снова обнял ее.
Глава 22
Амос Стритч прекрасно устроился в Бостоне. Через два года после своего внезапного отъезда из Уильямсбурга он процветал, кошелек его потолстел. Конечно, он и сам потолстел вместе с кошельком, и его донимали приступы подагры. В эти чертовы новоанглийские зимы ему становилось еще хуже. Однако Стритч не считал, что это неудобство – вполне приемлемая цена за его благополучие.
После прибытия в Бостон он узнал хорошие новости. Пиратские корабли в панике рванули от берегов Каролины и Вирджинии, испуганные внезапной смертью Черной Бороды, однако они по-прежнему находили выгодный рынок для сбыта захваченных чуть севернее грузов спиртного.
Через несколько недель Стритч завязал полезные связи с командирами пиратских кораблей, торгующих выпивкой. Они с радостью взяли его в посредники, поскольку немного опасались напрямую связываться с владельцами таверн после того, как сюда донеслись новости о судьбе Черной Бороды.
Стритч почти не встретил трудностей при заключении сделок с бостонскими владельцами питейных заведений. Их врожденное чутье, которым обладают жители Новой Англии, подсказывало им, где наклевывается выгодное дельце, и немногих донимали угрызения совести при мыслях о происхождении спиртного, коль его было много и стоило оно намного дешевле рыночной цены.
Через год с небольшим дела у Стритча пошли настолько хорошо, что он накопил достаточно денег для покупки собственной таверны. Она располагалась на южной окраине Бостона у почтового тракта. Там он перестал быть посредником между пиратами и владельцами заведений и зажил жизнью добропорядочного хозяина таверны.
Он сразу же переименовал заведение в «Чашу и рог», после чего открылся. Рабов здесь купить было нельзя, а немногие работники по договору стоили слишком дорого, так что приходилось иметь дело с теми, кого удавалось нанять. Это чрезвычайно его раздражало, но делать было нечего. Наемные работники, как правило, долго у него не задерживались. Когда Стритч в приступах гнева набрасывался на них и угрожал палкой, они обычно почти сразу же увольнялись. А поскольку Стритч всегда был уверен, что они воруют, то злился он постоянно. К счастью, в этом краю с холодным климатом кухни располагаются внутри зданий. Поскольку он всегда старался быть одновременно везде, следя, чтобы работники не бездельничали, это было удобно. Нечего и говорить, что работники любовью к нему не пылали. Поскольку он знал, как вести дело, по его мнению, лучше всех остальных бостонских