– Нет медведи? Ха-ха… Я читал, мадам, есте бела медведи Петерсборго…
Монах покачал головой.
– Нет, нет, – подтвердил Николай Иванович. – Белые медведи на Белом море…
– Нет бела медведи… Си, си… А снег много? Холодно много? – допытывался монах, вытер своим одеялом стаканчик и опять стал наливать в него вино.
– Зимой снегу много бывает, а летом нет снега. И морозы бывают зимой очень сильные, а летом нет морозов, – был ответ монаху.
– Летом нет мороз… Си, си… Я читал, летом много мороз. Летом шуба…
– Нет, нет. Шубы носят только зимой. Все это вздор, – отрицательно покачала головой Глафира Семеновна.
Монах протянул ей опять стаканчик с вином.
– Не могу, не могу… – отстранила она от себя стаканчик.
– А русска волка пиеть? Аликанте добро вино… аликанте алкоголь нет, – продолжал монах.
– Не могу, – повторила Глафира Семеновна. – Вон мужу предлагайте. Он охотник до хмельного. Он выпьет.
– С удовольствием, – откликнулся Николай Иванович и опустошил стаканчик.
– Водка… Русска водка много пиют на Русиа? – выпив и сам второй стаканчик и присмакивая, спросил монах.
– Много. Есть тот грех.
– Холодно. Надо водка пить.
– Пустяки. Пьют и в жары. В жары-то, пожалуй, еще больше пьют, – сказала Глафира Семеновна.
– Си… – откликнулся монах, хотя, очевидно, не понял последней фразы.
Он наливал снова стаканчик.
– Да что тут по малости-то глотать! – воскликнул вдруг Николай Иванович. – Уж если вы, ваше преподобие, хотите вконец охолостить эту бутылку, то у нас и своя посуда есть. Наливайте в мою посуду, – прибавил он и полез в свою корзинку за стаканом.
– Николай… остерегись… Бога ради, остерегись… – заговорила супруга. – Мы едем в разбойничьем гнезде… Ну, что хорошего, если ты напьешься? Я одна, одна беззащитная… Все туннели и туннели… Поезд идет под землей… А ты будешь пьян.
– Душечка, да ведь аликанте вино столовое, легкое…
– Где же легкое! У меня уж круги в глазах пошли. И наконец, ничего не известно… Может быть, тебя нарочно хотят напоить, – шепнула она мужу. – Может быть, и он в заговоре.
– Полно, матушка. У человека лицо добродушное и даже глупое, – так же тихо отвечал он. – Вот, отче, наш русский стакан из Петербурга.
Николай Иванович отыскал в корзинке свой чайный стакан и протянул его монаху. Монах налил ему вина полстакана, чокнулся с ним своим серебряным стаканчиком и сказал:
– Були здрав… Здрав Русиа!
– Пью за Испанию! Хорошая хересовая страна! За Испанию.
Они еще раз чокнулись и выпили. Монах наливал снова.
– Чувствую, что ты напьешься! – вздыхала Глафира Семеновна. – Чувствую.
– Да нет же, нет.
– И что это за несчастие такое! Где мы ни едем, где ни бываем – везде для тебя пьянчужка компаньон найдется.
Лицо у монаха залоснилось и нос сделался совсем красный. Монах спрашивал у супругов изумительные глупости, показывающие его невежество относительно России.
– Цветы… Цветы есте в Петерсборго?
– Да само собой есть, отче! Как же не быть-то? Есть цветы. Много, много цветов… Зимой мороз, а летом цветы. И цветы есть, и всякие ягоды есть, – отвечал Николай Иванович. – Как же вы это не знаете, что есть в России? А еще ученый! У нас каждый гимназист знает, что есть в Испании. Ах ты, отче!
И он уж хлопнул монаха дружески по плечу. Вино сблизило их. Монах не унимался и расспрашивал:
– И яблоки есте в Русиа?
– Все есть, отец! И яблоки есть, и груши, и сливы. Ведь Россия велика. В Петербурге чего не растет, то в других губерниях растет. Виноград есть, вино виноградное отличное есть, и даже апельсины и лимоны на Кавказе, говорят, растут, – отвечал Николай Иванович. – Апельсины есть. Понял? Апельсины.
Он уж говорил ему «ты».
– Апельсин… Это оранж… Портогало… Наранха? – спросил монах.
– Си… Си… палре… Портогало… – отвечала Глафира Семеновна, знавшая это слово.
– Апель-син… Си… Си… – дивился монах и качал головой.
Бутылка была пуста. Монах вытащил табакерку и стал заряжать нос табаком. Его долила дремота. Он сидел и клевал носом. Открыл было он молитвенник, посмотрел в него и опять закрыл, два раза зевнув. Затем он прислонился к уголку сиденья и стал слегка сопеть и посвистывать носом. Дремал и Николай Иванович.
– Не спи, Николай… Удержись немножко. Дай опасное-то место проехать. Ведь и монах не отрицает, что здесь в горах есть разбойники, – говорила мужу Глафира Семеновна.
– Ну, есть, есть… А разве посмеют они напасть на наш поезд, если с нами столько жандармов едет? – был ответ. – Будь покойна, никогда не нападут. А если я усну, ты меня всегда разбудить можешь. Я не лягу… Я буду сидя… Я даже вон на ту скамейку к монаху пересяду, а ты растянись на этой свободной скамейке.
Николай Иванович пересел.
Станция. Поезд остановился. Кондукторы бегали по платформе и кричали ее название:
– Бривиезка! Бривиезка!
Дверь распахнулась, и закутанные в шерстяные шарфы блузники в красных колпаках внесли в купе металлические грелки, наполненные кипятком, и положили их под скамейки.
– Холодно будет… Гора… Горы… – сказал монах, проснувшись, и спросил Глафиру Семеновну: – Мадрид?
– В Мадрид, в Мадрид едем…
– Си…
Монах снова закрыл глаза.
Поезд снова тронулся. Глафира Семеновна закуталась в шаль, положила полушку и стала укладываться на диван.
– Ну, а ты не смей укладываться… Спи сидя, чтоб быть всегда наготове… – сказала она мужу.
– Хорошо, хорошо, – отвечал тот. – Будь покойна. Помни, что у меня испанский нож в кармане…
57
Глафира Семеновна хоть и лежала, но долго не могла заснуть и считала туннели, по которым проходил поезд, а туннелей было множество. Каждый раз, как поезд влетал в туннель, она вздрагивала и ей лезли в голову мысли о разбойниках.
«А вдруг в туннеле что-нибудь положено разбойниками на рельсы? – думалось ей. – Поезд налетает… Крушение… Разбойники врываются и грабят пассажиров. Что тут жандармы могут сделать? Им уж не до защиты. Только бы самим спастись и вылезть из-под обломков».
Монах и муж храпели. Сонная фигура старика монаха была прекомическая. Он спал, прислонясь затылком в угол дивана и сложа руки на жирном животе пальцы в пальцы. На широком, тщательно выбритом лице с двойным подбородком отвисла крупная нижняя губа, верхняя губа была под носом замарана табаком, а седые мохнатые брови монаха вздрагивали при каждом храпе, раздававшемся изо рта.
«Ведь вот что вино-то делает, – мелькнуло в голове у Глафиры Семеновны. – Правду пословица говорит, что пьяным море по колено. Им и горя мало, что мы по разбойничьему гнезду едем».
Приятное тепло, распространяемое грелками, и блаженная фигура