– Какое странное замечание! – покачал головой супруг. – Уж если разбойник перерядился в монашеское платье, так неужели же он не перекрестится! Нарочно и крестится.
Супруги стали усаживаться в купе. Монах также поместился напротив супругов у другого окна. Прежде всего он снял шляпу и положил ее в сетку, затем достал из саквояжа молитвенник в черном переплете с золотым крестом. Глафира Семеновна не спускала глаз с монаха.
– Вон и молитвенник у него, – сказала она мужу. – Нет, он не разбойник. Лицо добродушное.
– Все, все может быть для декорации, – послышался ответ.
– Ты нарочно меня пугаешь! – вырвалось у нее, и она отвернулась от мужа.
Монах вынул из кармана табакерку серебряную и красный фуляровый платок. Сначала он основательно высморкался, звонко проиграв носом, как бы на трубе, основательно сложил платок в комок, потер им пол носом и понюхал табаку.
– Здесь еще нюхают, – заметил Николай Иванович, смотря на него. – Нюхают… Тогда как у нас давно уж это баловство исчезло.
– Нет, он не разбойник, – повторила Глафира Семеновна.
Монах, сидя против них, улыбался. Наконец он протянул Николаю Ивановичу открытую табакерку и сказал по-русски:
– Прошу, господине…
– Как, вы говорите по-русски? – воскликнули сразу супруги.
– Говору мало… – отвечал он, помедлил, как бы слагая про себя фразу, ткнул себя в грудь пальцами и произнес: – Я будит профессор от славянски языки…
– Да что вы!
– Я есмь учитель. Прошу за табак.
Монах опять ткнул себя в грудь свободной левой рукой, а в правой держал открытую табакерку перед Николаем Ивановичем.
Тот из учтивости взял щепочку табаку, понюхал и тотчас же расчихался.
– Будь зрав… – приветствовал его монах, убирая в карман платок и табакерку, и спросил: – Вы русский, словак, болгар, серб, хорват?
– Русские, русские… Самые настоящие русские! – заговорили оба супруга вдруг.
– Великой Русиа у Мала Русиа?
Монах говорил с трудом, делая на словах совсем не там ударения, где следовало.
– Великоруссы, великоруссы… – кивнул в ответ Николай Иванович.
– Москва у Петерсборго?
– Из Петербурга, из Петербурга.
Монах опять тронул себя в грудь и произнес:
– Я бил профессор на Саламанка… Славист есмь… Саламанка…
– Так, так… Какая приятная встреча! – сказала Глафира Семеновна. – А мы вас опасались… уж извините… Мы вас приняли лаже совсем не за того, за кого следует.
Монах, очевидно, ни слова не понял из ее последних фраз, тыкал себя в грудь пальцем и продолжал:
– Славист… Язык русска… Язык польска… Язык чешска… Язык хорватска… Язык болгарска… Язык сербска… Язык боснийска… Язык…
Он перечислял по пальцам, загибая их, не кончил и махнул рукой.
– Какая счастливая и редкая встреча! – продолжала Глафира Семеновна. – В Испании встретились с испанцем, говорящим по-русски, и к тому же с человеком духовного звания.
– Я не был в Русиа… – снова ткнул себя в грудь пальцем монах.
– Я спрошу его про разбойников… – обратилась Глафира Семеновна к мужу.
– Ни, ни, ни… Оставь… – отвечал тот тихо.
– Отчего же? Надо же нам узнать, зачем с нами в поезд сели жандармы. Скажите, пожалуйста, батюшка, правда ли, что здесь на железной дороге не спокойно, что есть разбойники, которые врываются в поезд и грабят? – наклонясь к монаху, спрашивала Глафира Семеновна. – Разбойники… – повторила она.
Монах ничего не понял и глядел вопросительными глазами. Он, очевидно, был знаком с славянскими наречиями только книжно и знал по-русски только заученные фразы.
– Разбойники… – еще раз сказала она монаху.
Тот отрицательно покачал головой и сказал:
– Я не понимаю.
– Он по-русски-то, оказывается, столько знает, сколько я по-испански, – заметил Николай Иванович. – Я, пожалуй, тоже такой же профессор.
– Ну, это хорошо, это слава богу… – отвечала супруга. – По крайности он не понял, что мы его считали за разбойника. Ведь говорили-то мы вслух.
– Я читаю русскего книги… Говорить мало… – опять сказал монах и при этом развел руками, но через несколько времени спросил супругов: – Ортодокс? Православ…
Он не договорил.
– Да, да, православные мы, – подхватила Глафира Семеновна, но все-таки, желая допытаться ответа про разбойников, продолжала: – Разбойники – бриган по-французски. By парле франсе? Бриган… А с нами едут жандармы… Так здесь много разбойников?
– А! А! Си… Де бриган… Как? Разбой? – заговорил монах, оживившись.
– Разбойники… Раз-бой-ни-ки… – медленно произнесла Глафира Семеновна.
– Раз-бой-ни-ки… – повторил монах.
– Вот я и спрашиваю вас: есть здесь разбойники? Илья иси де бриган?
– Есте, есте разбойники, – закивал монах. – Нет… Был разбойники… – поправился он. – Был… Mais a present – нет разбойники… Мы ехаем с жандарми. Видел жандарми? – кивнул он назад.
– Вот-вот… Только это-то нам и нужно было знать, для чего с нами едут жандармы, – заговорил Николай Иванович. – Видишь, стало быть, я правду говорю, что здесь в горах есть разбойники и для этого поезд и сопровождается жандармами! Я об этом еще в Биаррице слышал.
Монаху очень хотелось говорить по-русски, и он продолжал:
– Испания – гора… горы… много горы, и в горы раз-бой-ников… Горы… В Русиа горы – и тоже разбойнике есте.
– Да, да… за Кавказом… За Кавказом есть, – поддакнул ему Николай Иванович.
– А мы имеем жандарм… – закончил монах, полез в корзинку, вынул оттуда бутылку, хлопнул по ней, сказав: «Аликанте» – и стал подчевать супругов вином, наливая его в серебряный стаканчик.
– Ах, вот оно, аликанте-то! Попробуем! – воскликнул Николай Иванович.
56
– Place aux dames… – сказал монах, подавая стакан с вином Глафире Семеновне и отстраняя протянутую руку Николая Ивановича. – Первый… первая дам… – прибавил он по-русски.
– Что? Осекся? – поддразнила мужа Глафира Семеновна, принимая стаканчик. – И ништо тебе… Не протягивай лапу, когда тебе еще не предложили.
– Да ведь ты обыкновенно вино не пьешь, – заметил супруг.
– А теперь выпью… Выпью, потому что холодно. Видишь, в горах едем. Смотри, как стекла-то в окнах запотели. Ваше здоровье, падре…
И она выпила стаканчик вина, прибавив по-французски:
– Иль фе фруа апрезан…
– Холодно… Си… Холодно… – поддакнул монах, делая ударение на втором слоге слова. – Будем говорить русски, мадам. Я рада говорит русски… Практик… Мы ехаем – в Сиерра… Мы ехаем в горы… но… Сиерра – горна цепь есте – и это холодно. Пиите, господине… – протянул он вторично налитый стаканчик Николаю Ивановичу.
Тот принял и стал смаковать из стаканчика, говоря:
– Хорошее вино… очень хорошее.
– Хорошо… Хорошо… Ах, хорошо! – обрадовался монах, что попалось ему знакомое русское слово. – Добро вино. Есте Петерборго аликанта, мадам? – спросил он.
– Есть, есть… – подхватил Николай Иванович. – В Петербурге, отче, все есть, все, кроме птичьего молока.
– Медвед есте Петерсборго? Бела медвед есте? – допытывался монах, налив в третий раз стаканчик вином и выпивая его.
– Белые медведи в Петербурге? Нет, –