– Не идет к тебе, когда ты читаешь стихи, – сказала Глафира Семеновна, посмотрев на мужа.
– Отчего?
– Физиономия у тебя совсем не поэтическая, не для стихов. Да и фигура…
Николай Иванович, откупорив полбутылки хереса, смаковал его из дорожного серебряного стаканчика, а поезд мчался, пробегая в горах. Вдали синели снеговые вершины. Становилось холодно.
– Небольшая станция Арая будет сейчас. На скале развалины древнего замка, – сообщила ему супруга, смотря в путеводитель.
И точно, подъезжая к станции, на скале можно было видеть потемневшие развалины каменного замка. Стояла уцелевшая еще серая башня с бойницами. Глафира Семеновна заметила:
– И наверное, в старину здесь разбойники жили. Сколько здесь несчастных похищенных женщин томилось! Вон около этих круглых оконцев они и сидели, несчастные.
– Ну, разбойники больше насчет мужчин, – отвечал супруг. – Что им женщины!
– Однако во всех старинных романах разбойники женщин похищают. За женщин выкуп дадут. Да и так… Влюбится атаман в какую-нибудь – ну, и похитит.
Миновали маленькие станции Араю, Сальватьеру, Алегрию, большую станцию Виторию. Нанзанарес, Манзанос и приближались к Миранде.
На станции Манзанос, при виде марширующих жандармов, Николай Иванович плюнул:
– Фу, как эти шуты гороховые жандармы надоели! Левой, правой, левой, правой… А рожи серьезные-пресерьезные… И что удивительно: на всех станциях рожи одинаковые, как на подбор: черные усы, брови дугой и носы красные. Должно быть, подлецы, хересу этого самого страсть сколько трескают.
– Следующая станция – Миранда. Буфет и остановка для обеда. Табльдот… – прочитала Глафира Семеновна в путеводителе. – Перед станцией будет опять туннель.
– Буфет? Ну, слава богу… Червячка давно заморить пора, – откликнулся супруг. – У меня уж давно в желудке словно кто на гитаре играет. Да… В желудке-то вот гитара, а так нигде ее не видать. Вот те и Испания! Целый день едем, а еще гитары не слыхали. А я думал, что здесь гитара на каждом шагу.
Темнело. Сделалось еще холоднее. Поднимаясь все в гору, достигли почти снеговых возвышенностей. Глафира Семеновна накинула на себя шаль сверх пальто, Николай Иванович тоже облекся в пальто. Вошел кондуктор и стал что-то говорить по-испански, жестикулируя и твердя слова «Миранда» и «Комида».
– Парле ву франсе? – спросила его Глафира Семеновна.
– Но, сеньора, – покачал он головой, вынул две замасленные красные карточки из кармана и, суя ей их в руки, твердил: – Комида, комида, сеньора. Дуо дуро…
– Черт его знает, что он такое толкует.
– Комида, комида пор сеньора и… кабалеро… Комида…
Кондуктор пожевал губами и показал пальцем в свой открытый рот.
– Комида… Постой, я посмотрю в словаре, что такое комида значит, – сказал Николай Иванович и взялся за книгу, но было уж так темно, что разобрать что-либо было невозможно.
– Поняла! Поняла! Не смотри! Это он обед предлагает! – воскликнула Глафира Семеновна. – Вот на карточке крупными буквами напечатано: комида и потом – дине – обед. Си… си… кабалеро, – кивнула она кондуктору.
Он опять заговорил по-испански и стал повторять слова «дуо дуро».
– Дуро – это серебряный пятак, монета в пять пезет, – пояснил Николай Иванович супруге. – Надо заплатить за билеты. Постой, я ему заплачу. Два обеда…
То бишь… Два комида… Дуо комида – дуо дуро. Вот дуо дуро. Получай, кабалеро.
И он звякнул на руку кондуктора две большие серебряные монеты по пяти пезет, прибавив, обращаясь к жене:
– Посмотрим, чем-то нас покормят за обедом. Теперь уж мы в самом центре Испании, и неужели нам ничего испанистого не дадут?
– Да ведь ничего испанистого я все равно есть не буду, так мне-то что! – откликнулась супруга.
– Отчего?
– Оттого что могут невесть какой гадости подать, а я, ведь ты знаешь, ничего незнакомого не ем. Заяц, кролик, коза, наконец, какие-нибудь змеиные рыбы. Ведь я до этого даже никогда не дотрагиваюсь.
– А я так с удовольствием… Аликанте надо здесь попробовать. Вино такое испанское есть. И непременно чем-нибудь испанистым закусить.
Поезд убавил ход и подъезжал к станции Миранда.
54
Станция Миранда была освещена плохо. На всем протяжении большой платформы мелькали три убогих фонаря, из коих один освещал вход в буфет и вывеску его – Fonda. Платформа и здесь была завалена пустыми бочками, вставленными одна в другую, порожними ящиками, лежало ржавое листовое железо, валялись черепки посуды. Приходилось в полутьме лавировать мимо всего этого, пока супруги не достигли фонды, то есть буфета. Буфетная комната была также слабо освещена и переполнена пассажирами. Главным образом бросались в глаза монахи, сидевшие за столом, упитанные, краснощекие, с двойными подбородками. Их было человек семь-восемь. Они заняли целый угол стола, положив перед собой на столе свои большие шляпы, и ели и пили. Миранда – узловая железнодорожная станция, чем и объясняется обилие публики. От Миранды идут железнодорожные ветви на Сарагосу и на Таррагону, к Средиземному морю и через Бильбао к Атлантическому океану. Монахи как ели много, так и пили обильно, сдвинув к себе бутылки со всего стола, так как вино при обеде полагалось даром.
Супруги Ивановы сели близ монахов, перед загрязненными соусом тарелками и кусками искрошенного хлеба, так как других свободных мест не было. К ним подскочил омбре, то есть официант во фраке и зеленом суконном переднике с салфеткой за жилетом, мрачно спросил их: «Комида?» – и вырвал из руки Николая Ивановича показанные им билеты на обед.
– Херес… хересу! – хлопнул Николай Иванович пальцем по пустому стакану.
– Си, кабалеро, – отвечал официант, принес большой глиняный кувшин и налил в два стакана что-то желтое.
Николай Иванович быстро отхлебнул из стакана и воскликнул:
– Батюшки! Да это не херес, а бульон. Глаша! Бульон в стаканах…
– Да бульон ли? – усомнилась супруга и спросила мужа: – Но как же мы будем есть-то? Он не убрал еще от нас грязных тарелок.
– Омбре! Тарелки! – крикнул Николай Иванович. – Что ж это такое! Нужно подать чистые тарелки, – указывал он на грязные.
Омбре тотчас же схватил грязную тарелку, выхватил из-за жилета салфетку, стер с нее соус и поставил вновь на стол, хотел то же сделать и со второй тарелкой, но Глафира Семеновна взяла обе тарелки и сунула ему их обратно, с негодованием проговорив:
– Прене, прене… Такие тарелки не годятся. Апорте пропр… Мерзавец! Размазал на тарелке соус и думает, что он вымыл ее.
Официант недоумевающе посмотрел на нее, принял тарелки, сунул в карман фрака руку, вынул оттуда две чайных ложки и опустил их в стаканы с бульоном, а затем быстро скрылся.
– Скотина… Может быть, и ложки такие же грязные нам в стаканы сунул, – продолжала Глафира Семеновна, брезгливо сморщив нос. – Какой склад для