– Стало быть, это совсем как у нас в России, – сказал Николай Иванович. – Наши вагоны тоже не годятся для иностранного пути.
– Ла, да… В Испании вы найдете много похожего на ваши русские порядки, – кивнул доктор.
– А в таможне сильно притесняют? – спрашивала Глафира Семеновна.
– Я переезжал испанскую границу почти без багажа, но говорят, что испанская таможня самая снисходительная из всех таможен.
– Ах, дай-то бог…
Но вот семафор дал знать, что поезд подходит. Вдали от Байоны показался дымок. Он увеличивался, и вот показался уже несущийся на всех парах локомотив. Минута, две, и поезд остановился на станции.
Монахини и чета басков с птицами полезли в третий класс, супруги Ивановы заняли места в первом классе и тотчас же открыли окно. Носильщик втащил в купе их багаж. Принимая ящичек с бюстом мужа, Глафира Семеновна опять выбранилась.
– Глиняный бюст везем, – сказала она доктору, подходя к окну. – И еще если бы бюст-то похожий был, а то так же похож на моего супруга, как на черта. И эту глину мы должны теперь таскать за собой пять-шесть тысяч верст по железным дорогам.
– Однако ведь и ты свой барельеф везешь. Он тоже из глины, – заметил супруг.
– Я и ты! И наконец, барельеф укладистый, а то бюст. Кондукторы забегали и стали закрывать купе.
– Ну, прощайте, – сказал доктор супругам. – Счастливого пути.
– Прощайте… – повторила старуха Закрепина, подняла свою собачонку, поднесла ее к окну и сказала: – Проститесь с Бобкой-то, поцелуйте его. Ведь из-за него у меня с вами перебранка-то произошла, когда мы подъезжали к Байоне. Помните? Встретились врагами, а расстаемся друзьями. Помните? – еще раз спросила она.
– Как не помнить, – отвечала Глафира Семеновна.
– Ведьмой ведь вы меня, милушка, тогда назвали, старой ведьмой.
– Бросьте, Софья Савельевна. Вспомните пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон. Зато теперь мы друзья. Будете в Петербурге, милости просим к нам.
– И ко мне в Москве пожалуйте. Адрес мой у вас есть. Со всеми собаками моими вас перезнакомлю. Ну, прощайся, Бобка! Целуй их. Наклонитесь к нему, душечка, и он лизнет вас.
– Нет, уж я так его поглажу. Прощай, Бобка.
И Глафира Семеновна тронула собачонку за голову. Тронул и Николай Иванович, сказав:
– Прощай, шершавый!
– Вот уж вовсе не шершавый! Шерстка у него как пух… – обиделась старуха Закрепина.
Свисток. Поезд тронулся.
– Прощайте! Прощайте! – раздавалось с платформы.
Николай Иванович стоял у открытого окна и бормотал испанские слова:
– Хлеб – пан… женщина – эмбре… апельсин – наранха… человек-мужчина – омбре… Больше пятнадцати слов знаю.
50
Направо и налево редкий лесок: чахлые дубки, обвитые плющом, сосна, тоже чахлая, – вот картины, мимо которых пробегал поезд. Но вот он выскочил на берег моря. Красовался своей голубой далью Бискайский залив, кое-где виднелись белые пятнышки парусных судов. Раздался свисток. Подъезжали к станции.
– Это Сан-Жан… – проговорила Глафира Семеновна, сидевшая с книжкой путеводителя Ашетта. – Здесь тоже купальное место и, говорят, удивительно дешевая жизнь. У старухи Закрепиной тут знакомое семейство виллу нанимает и какие-то пустяки за три месяца платит. Мы ездили сюда с ней. Тут хорошенькая церковь, хорошенькое кладбище.
– А отчего же я-то не был? – спросил Николай Иванович.
– Ты спал. Ты ведь многое проспал.
В Сан-Жане поезд встречали дамы с взрослыми дочками и подростками, нарядные, но одетые по-дачному, без шляп. Точь-в-точь как у нас, в России, на железнодорожных платформах дачных местностей. Много было кормилиц и нянек с грудными ребятишками в колясочках. Кормилицы были одеты в пестрые костюмы французских крестьянок и обвешаны лентами разных цветов. Тут были и бретонки, и нормандки, и эльзаски.
Поезд стоял минуты три и помчался в Аиде, последнюю французскую станцию перед испанской границей.
– Только уселись, и через четверть часа в другие вагоны уж пересаживаться придется, – с неудовольствием сказала Глафира Семеновна, следившая по путеводителю.
– Да неужели? – удивился муж. – Стало быть, надо искать в словаре, как по-испански зовется носильщик.
И он развернул красненькую книжку французско-испанского словаря.
– Не трудись. И без словаря найдется носильщик и перетащит наши вещи, – заметила ему супруга.
Через минуту он произнес:
– Слова «носильщик» нет, но зато есть слова: отворите мне дверь. Запомни, Глаша: «Абра устет ля пуэрта». Извозчик – вочера, а слова «чемодан» – нет. Купе – берлина. Вот это тоже нужное слово: «берлина, берлина».
Морской берег скрылся из глаз. Поезд бежал мимо маленьких ферм с крестьянами в красных колпаках, работающими в огородах. Стояли голые яблони и груши. То там, то сям коровы и козы щипали траву; попадались маленькие стада овец.
– Анде… – сказал кондуктор, входя в купе, и отобрал билеты.
– Слава богу, сейчас Испанию увидим, – сказал Николай Иванович. – Гитара, кастаньеты… испанские костюмы… испаночки в коротеньких юбочках… Какая самая лучшая еда испанская? Ты не знаешь? – спросил он жену.
– Да почем же мне-то знать!
– При первой же остановке на станции надо непременно поесть чего-нибудь самого испанистого.
– Сигары в Испании дешевы – вот что можешь себе купить, – сказала Глафира Семеновна мужу.
– Всенепременно. Гитару, кастаньеты, сигар, испанский нож – всего, всего себе накуплю, – отвечал муж. – Но вот вопрос: как сигары провезти мимо таможен?
– А я-то на что? Дама, да чтобы не могла тебе провезти двух ящиков сигар! В лучшем виде провезу.
– А как?
Глафира Семеновна улыбнулась.
– Конечно уж не в чемодане. Ты сам знаешь как… Точно так же, как я тебе русские папиросы протаскиваю, – сказала она.
Вот и станция Анде.
– Последние француженки… – проговорил Николай Иванович, выглянув в окно и увидав девушек-подросточков, продающих в глиняных кувшинах ключевую воду. – Прощайте, француженки! Адье… Сейчас испанки начнутся, – кивнул он им.
Поезд стоял недолго и тихим ходом двинулся к испанской пограничной станции Ирун.
– Мост сейчас будет… Пон… – заметила Глафира Семеновна, прочитав в путеводителе. – Каменный мост через реку Бидасову. Мост длиной в 750 метров. По эту сторону моста Франция, а уже по ту – Испания.
И точно, стали переезжать мост. При въезде на него стояли пять-шесть французских солдат в красных панталонах и в кепи. Когда же переехали его, показались солдаты в серо-голубых панталонах, в серо-голубых пелеринах и в лакированных треуголках.
– Испанские солдаты… Смотри, испанские солдаты… – указал Глафире Семеновне муж.
Лакированные треуголки были надеты у испанских солдат углами по бокам. Солдаты были с ружьями без штыков и имели их на ремнях, перекинутыми через плечи.
Вот и станционные постройки. За движущимся поездом бежит добрая полусотня оборванных мальчишек-подростков в испанских фуражках без козырьков. Некоторые