При этом кинематографическая и сценическая история «Хаджи-Мурата» крайне небогата. Он был экранизирован в Германии в 1930 году под названием «Белый дьявол» (в главной роли – Иван Мозжухин); в 1959-м вышел итало-югославский фильм «Хаджи-Мурат». В 1966-м к повести подступился режиссер Георгий Данелия, но советские цензоры забраковали сценарий аварского поэта Расула Гамзатова. Тот оставил на своей рукописи небольшое стихотворение, которое заканчивалось такими строчками: «Но почему, хоть ты погиб давно, / Тебя еще боится Госкино?» Что до театра, то «Хаджи-Мурат» стал достоянием по преимуществу кавказских площадок: его ставили в Буйнакске (1934), Махачкале (2012), Тбилиси (2014), Баку (2016), Сухуми (2018). Последний спектакль, срежиссированный Адгуром Кове, был показан на театральном фестивале «Толстой» в Ясной Поляне в 2019 году.
ЧЕМ «ХАДЖИ-МУРАТ» ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ДРУГИХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ТОЛСТОГО О КАВКАЗЕ?
Своим масштабом: филолог Петр Палиевский назвал эту повесть «конспективной эпопеей», имея в виду панорамность толстовского письма при весьма умеренном объеме. Дистанцией по отношению к материалу: в отличие от «Набега», «Рубки леса» и «Казаков», «Хаджи-Мурат» – текст, написанный на внушительном расстоянии от исторических событий; это не просто эстетическое освоение собственных кавказских впечатлений, но результат синтеза многочисленных источников – по определению самого автора, история-искусство. Зрелостью творческой манеры: в 1850-е Толстой еще только учился совмещать повествование и проповедь, художественное и дидактическое; в 1890–1900-е он произвольно переключался между этими регистрами в зависимости от эффекта, который хотел произвести на читателя.
КАК УСТРОЕНО ПОВЕСТВОВАНИЕ В «ХАДЖИ-МУРАТЕ»?
Поздний Толстой много экспериментировал с повествованием: ощущая и критикуя неистребимую искусственность художественного текста, он стремился преодолеть ее, выдавая свою прозу за устные воспоминания о николаевской России («После бала»), разговор в поезде («Крейцерова соната») или мемуары полумифического лица («Посмертные записки старца Федора Кузьмича»).
«Хаджи-Мурат», наверное, самый любопытный пример разграничения повествовательных инстанций внутри одного произведения. Повесть начинается со слова «я» – это обработанная дневниковая запись самого Толстого, который рассказывает, как репейник напомнил ему о Хаджи-Мурате. Примечательно, что в этом коротком прологе писатель раскрывает перед нами свой метод работы с документальным материалом: «Мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе».
Но в повести есть и другие рассказчики. Во-первых, это сам Хаджи-Мурат, который диктует ротмистру Лорис-Меликову[43] историю своей жизни. Во-вторых, это наместник Кавказа Воронцов[44], который пишет развернутое послание военному министру Чернышеву[45], пересказывая и по-своему акцентируя уже известные читателю события. Наконец, это офицер Каменев, который сначала показывает Ивану Матвеевичу, Бутлеру и Марье Дмитриевне отрезанную голову Хаджи-Мурата, а потом сообщает, «как было все дело». Рассказ Каменева – наиболее условный из всех: он явно не мог знать, о чем думал Хаджи-Мурат перед смертью. В финальной главе Толстой возвращает себе права всеведущего автора – и напоминает нам о своем присутствии в последнем предложении повести: «Вот эту-то смерть и напомнил мне раздавленный репей среди вспаханного поля».
Томас Лоуренс. Портрет Михаила Воронцова[46]
В ЧЕМ СМЫСЛ СЦЕНЫ С ЦВЕТАМИ, КОТОРЫЕ СРЫВАЕТ РАССКАЗЧИК В ПРОЛОГЕ «ХАДЖИ-МУРАТА»?
Уже в самом начале повести, до того как представить главного героя, Толстой намечает ее центральную тему и вводит основные символы. Он использовал этот композиционный прием еще в «Анне Карениной»: блюда, которые заказывали Левин и Стива во время обеда в ресторане «Англия», как бы анонсировали сюжет книги – от бурного романа Вронского с Анной до его отъезда на Балканы в конце[47]. «Хаджи-Мурат» в этом отношении устроен не так эффектно, но сам способ организации лейтмотивов остается прежним.
Возвращаясь домой через поля, повествователь – Толстой – решает собрать букет из типично летних цветов вроде маргариток, скабиоз и повилики. Вдруг он обращает внимание на растущий в канаве, то есть отдельно от всех, «чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется “татарином”». Так в тексте одновременно появляются два близких мотива: независимости, почти одиночества, и Другого, в том числе в этнокультурном смысле.
Толстой несколько минут пытается сорвать репей и в результате только его портит: «Стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив». Букета, гармоничного сочетания непохожих друг на друга растений, не вышло; «татарин» «был хорош в своем месте» – кажется, так Толстой намекает на обреченность российской экспансии на Кавказе. За этим следует вполне откровенное любование силой репья, его невероятной витальностью: «Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь».
Оказавшись на черноземном, без единой травинки, поле, Толстой рассуждает о разрушительном воздействии, которое человек оказывает на природу: «черное» становится синонимом мертвого, цивилизация приравнивается к убийству. Но и здесь, «справа от дороги» (снова мотив отдельности), повествователь обнаруживает чудом уцелевший куст – того же «татарина». Попав под колесо, лишившись одного из отростков и почернев от грязи, он все равно стоит, не сдавшись «человеку, уничтожившему всех его братий кругом его».
В этот момент Толстой и вспоминает «давнишнюю кавказскую историю», которая впоследствии окажется «Хаджи-Муратом». А сам герой в финале почти дословно повторит судьбу непокорного цветка: «То, что казалось им мертвым телом, вдруг зашевелилось. Сначала поднялась окровавленная, без папахи, бритая голова, потом поднялось туловище, и, ухватившись за дерево, он поднялся весь». Но если «татарин», которого видел Толстой, смог выстоять, то раненый и окруженный врагами Хаджи-Мурат все-таки погиб: «Вдруг он дрогнул, отшатнулся от дерева и со всего роста, как подкошенный репей, упал на лицо и уже не двигался».
ОТКУДА ТОЛСТОЙ ТАК МНОГО ЗНАЛ ПРО ХАДЖИ-МУРАТА?
Герой повести Толстого – одновременно реальный участник Кавказской войны и фольклорный персонаж, человек, о котором еще при жизни складывали легенды. Он родился в дагестанском селе Хунзах в 1818 году и поначалу воевал на стороне Аварского ханства[48], которое было тесно связано с российской администрацией. В 1840 году в результате конфликта с султаном Ахмет-Ханом Хаджи-Мурат перешел на сторону Шамиля и стал его правой рукой. Он прославился дерзкими набегами на русские гарнизоны и получил прозвище Призрачный – за умение стремительно появляться и исчезать. Осенью 1851 года Шамиль обвинил Хаджи-Мурата в военных неудачах и взял в плен его семью. 23 ноября Хаджи-Мурат сбежал к русским, надеясь на их военную помощь. Не дождавшись подмоги, в мае 1852-го он выдвинулся в горы со своими мюридами[49] и погиб в столкновении с казаками и горскими милиционерами. Тело Хаджи-Мурата было обезглавлено, голова отправлена в Петербург.
Молодой Толстой скептически относился к Хаджи-Мурату. Прочитав в газете «Кавказ» о его ссоре с Шамилем и переходе на сторону русских, 23 декабря 1851 года Толстой писал брату Сергею: «Это был первый лихач (джигит) и молодец по всей Чечне, а сделал подлость». Толстой во время службы на Кавказе не встречался с Хаджи-Муратом, но много думал о нем: рассказывал про «кавказского разбойника» ученикам своей яснополянской школы в 1862 году, читал о Хаджи-Мурате в «Сборнике сведений о кавказских горцах» (в 1875-м), третьем выпуске «Русской старины» (в 1881-м) и «Воспоминаниях» Полторацкого (в 1883-м), а 19 июля 1896 года записал у себя в дневнике по поводу увиденного на дороге репья: «Татарин на дороге. Хаджи-Мурат». Так началась работа над повестью.
Поначалу у Толстого было всего два исторических источника: книга Зиссермана «Генерал-фельдмаршал князь А. И. Барятинский» (оттуда писатель узнал, как его героя переводили из крепости Грозная в Тифлис и Таш-Кичу) и мемуары Полторацкого. Зимой 1897 года – через полгода после завершения первого наброска повести – Толстой смог расспросить генерала Константина Дитерихса о внешнем облике и характере Хаджи-Мурата.
Хаджи-Мурат на фоне аула Гимры в Дагестане. 1847 год. Литография по рисунку Григория Гагарина[50]
В феврале 1898 года писатель готовил для зарубежного издательства Черткова «Свободное слово» отрывок из «Хаджи-Мурата» под названием «Хазават» (в нем герой был показан религиозным фанатиком, который исповедует идею борьбы против иноверцев), но остался недоволен этой редакцией. В дневнике он писал о принципе калейдоскопа, позволяющем увидеть человека с разных сторон, – его Толстой и хотел применить