Дежурный по станции накрыл ладонью пятидолларовую купюру, но не придвинул к себе. Смотрел он уже не на девушку, а на Джейкоба.
– Не скажу ни ему, ни кому-то другому, – пообещал он и вернул Рейчел деньги.
Глава 32
В ту ночь Пембертона разбудили не всполохи пламени и не дымный смрад, а какой-то громкий звук – услышанный, но не осознанный до тех пор, пока другие органы чувств не выдернули тело из беспокойного сна. Когда он открыл глаза, кровать напоминала плот, дрейфующий на приливных волнах дыма и огня. Серена тоже проснулась, и еще несколько секунд оба просто лежали без движения, наблюдая за происходящим.
Передняя стена дома исчезла под буйным натиском пламени – как и проход к коридору, ведущему к задней двери. Окно спальни располагалось в каких-то пяти футах от кровати, но из-за дыма его даже не было видно. Делая вдох, Пембертон всякий раз словно засыпал пригоршню горячей золы себе в горло и легкие. Кожу вновь и вновь обдавало нестерпимым жаром. Казалось, дым затянул собой не только спальню, но и разум Пембертона: он вдруг забыл, почему окно могло оказаться важным. Серена вцепилась в руку мужа, надрывно кашляя, и тут он вспомнил. Помогая друг другу, супруги вместе поднялись с кровати, и Пембертон обернул их одеялом, край которого сразу воспламенился, стоило ему коснуться пола.
Свою последнюю ясную мысль Пембертон потратил на то, чтобы определить, где примерно должно находиться окно. Обхватив Серену, он положил ее руку себе на талию и, спотыкаясь, повел их обоих, задыхающихся от дыма, в нужном направлении. Отыскав окно, Пембертон нагнул голову, развернулся плечом вперед и со всей доступной им обоим силой инерции нанес удар. Стекло и делившая окно рейка разбились, и супруги, не разжимая объятий, перевалились за подоконник. Осколки дождем сыпались вокруг них, прихотливо вращаясь и преломляя свет, как в трубке калейдоскопа. Ноги, встретив преграду в виде подоконника, все же обрели свободу – и началось падение, которое было настолько медленным, что они оба, казалось, повисли в воздухе. Тело Пембертона словно утратило вес, как при погружении в воду. Лишь затем им навстречу рванулась земля.
После падения муж и жена, поспешно сбросив с себя горящее одеяло, крепко прижались друг к другу обнаженной плотью. Лежа на земле, они не разжимали объятий, хотя обоих били судороги кашля. Пембертон не выпустил Серену из рук, пусть даже огонь опалил ему предплечье, а шестидюймовый осколок стекла глубоко вонзился в бедро. Когда крыша дома рухнула, вверх взметнулся громадный сноп оранжевых искр; на мгновение огоньки замерли в вышине, чтобы тут же угаснуть. Пембертон перекатился на бок, прикрывая собой Серену; потоки пепла и гари осыпали ему спину, но довольно скоро сошли на нет.
До уха долетал гомон чьих-то криков: еще остававшиеся в лагере рабочие пытались не дать пожарищу перекинуться на другие постройки. Из дыма выплыло лицо Микса: cклонившись над Пембертонами, он осведомился, все ли у них хорошо. Серена ответила утвердительно – но ни она, ни ее муж не разомкнули объятий. Ощущая кожей накатывавший жар, Пембертон припомнил, как они, спотыкаясь, бросились к окну – и как в тот момент перед ним наконец открылась истинная суть мироздания: там не было ничего, кроме него и Серены, все остальное вокруг пылало, обращаясь в пепел. Вспомнилась фраза жены: «Нечто вроде взаимного уничтожения». «Да, – подумал он, – теперь я понимаю».
В итоге Пембертон все же отстранился, чтобы вытащить из ноги кривой осколок стекла. Микс помог им обоим подняться, при этом набросив на них простыню.
– Я вызову врача, – объявил Микс и бодро зашагал к зданию конторы. Держась за руки, Серена и Пембертон потихоньку двинулись в том же направлении. В алых отсветах пожара весь лагерь обрел пульсирующую прозрачность; свет собирался и рассеивался, подобно обращенным в свою противоположность теням. С трудом передвигая ноги, Пембертон пытался сообразить, что важного могло сгореть в доме, чему не удастся найти замену. Ничего такого вроде бы не приходило на ум. К Серене между тем приблизился кто-то из бригадиров с блестящим от пота лицом в разводах копоти.
– Я отправил людей следить за тем, чтобы огонь не распространился, – сообщил он. – Когда закончим тушить, что дальше? Отправить работников спать?
– Пусть не отходят от лагеря, просто на всякий случай, – ответила Серена. – Дадим им отдохнуть, но впереди полный рабочий день.
– Вам крупно повезло выбраться оттуда живыми, – заметил бригадир, косясь в сторону дома.
Оглянувшись, супруги убедились в его правоте. Задняя часть здания еще догорала, объятая пламенем, но передняя представляла собой лишь кучу дымящихся, дочерна обугленных бревен, не считая разве что кирпичного крыльца, ведущего теперь в пустоту. Прямо перед ступенями на стуле с высокой спинкой застыл чей-то силуэт. Сидящий там мужчина наблюдал за игрой пламени, будто вовсе не замечая суетившихся вокруг него и галдящих рабочих, а на земле рядом со стулом стояла пустая канистра из-под керосина. Пембертону не пришлось заглядывать в лицо мужчине, чтобы понять: это Макдауэлл.
Часть четвертая
Глава 33
Лишь к середине утра сквозь дымную пелену пробилось достаточно света, чтобы можно было видеть дальше чем на несколько ярдов. Впрочем, даже тогда пепел в воздухе заставлял прослезиться любого, кто подолгу не моргал, пытаясь хоть что-то разглядеть. Большинство усеивавших долину пней и ломаных сучьев сгорели вместе с хибарами, которые бродяги и просители соорудили себе из подручных досок и жести. По тлеющему дну долины взад-вперед бродили изможденные люди с черными от копоти лицами; они ведрами черпали воду из ручья, чтобы залить ею еще оставшиеся очаги огня. Издали они казались не столько людьми, сколько темными порождениями пепла и золы, по которым ступали. Если бы накануне не прошел дождь, все постройки в лагере наверняка сгорели бы.
Бригада Снайпса расположилась на крыльце лагерной лавки. С ними был и Макинтайр, чьи таланты пильщика позволили вновь принять его на работу. С момента своего возвращения в бригаду проповедник не проронил ни слова; помалкивал он и теперь, пока его товарищи разглядывали черный квадрат, некогда бывший домом Пембертонов. Снайпс раскурил трубку и теперь задумчиво затянулся, чтобы выпустить дым из округленных губ, словно исполняя ритуал, обязательно предваряющий мудрость, изречь которую эти губы собирались.
– Человек с образованием вроде меня мог бы заранее понять, что не стоило и пытаться убить их, погружая в