Тёмные зеркала трепетали. В голубой сосульке переливалась ночная Москва. Её волосы пахли заморскими цветами. Он пьянел от ароматов и не искал ответа, кем была эта женщина, что однажды полыхнула у его глаз синим шёлком, блеснула ослепительной белизной, и он идёт за ней в разноцветном тумане, опоенный сладкими ядами.
— Ты моя жена, но не венчанная. Хочу с тобой обвенчаться.
— Тебя отправляют на фронт. Возвращайся героем, и обвенчаемся. В той же церкви, где ты крестился.
— Нет, в другой церкви. Возьму тебя на войну. Там отыщем храм и обвенчаемся среди бомбёжек и артиллерийских ударов в горящем храме. Крещение было святой водой, венчание будет огнём.
— Обними меня, — сказала она.
Он её целовал, и казалось, его подхватило волшебное колесо, возносит, и в медленном кружении, сквозь закрытые веки возникало и пропадало. Подол голубого шёлка и сверкнувшая из-под шёлка лодыжка. Аполлон в белоснежной тунике и лыжный синеющий след. Луна с пролетевшим фламинго и розовый цветок орхидеи. Сверкающий круг вертолёта и пятки из рыхлой земли. Сахарная полярная льдина и крылья перламутровой бабочки. Протянутая с пистолетом рука и Венера на горящей картине. Сбрасывает с платья цветы, лёгкая, без одеяний, летит в небеса.
Он её целовал, и волшебное колесо, которое его возносило, превращалось в отточенную фрезу. Фреза врезалась, сверлила землю, вырезая круги, ввинчивалась вглубь, виток за витком, как опрокинутая Вавилонская башня. Он спускался по спирали в центр Земли, в бездонную воронку, и на каждом витке его подстерегали видения. Беспилотник качал паучьими лапками. Танк мчался по полю, уклоняясь от взрывов. Из клетки смотрело умоляющее лицо двойника. Госпожа Эмма била хлыстом по дрожащим рёбрам. Конькобежец на синем льду чертил вензеля. На башне, окружённый сиянием, краснел рубин. Пленник с чёрными рунами прикрывал ладонью сосок. Иван Артакович шелестящим голосом читал приговор. Чёрнокожая женщина кормила его дольками апельсина. На её ноге с серебряным обручем было шесть пальцев. Воронка сужалась, стремилась вглубь, рушилась в бездну. Раскалённая слепящая ртуть кипела в центре Земли. Он падал в кипящий металл, ртуть разъялась и поглотила его. Он пропадал в крике и слепоте.
Они лежали, не касаясь друг друга. Слабо трепетали чёрные зеркала. Переливалась голубая сосулька.
Лана слабо сказала:
— Я от тебя зачала.
Глава сорок первая
Кунг, где разместился штаб корпуса «Пушкин», стоял в стороне от дороги, среди раздавленных гусеницами снегов. Линия фронта громыхала вдали своими и чужими орудиями. Отдельные выстрелы налипали один на другой, и казалось, ухает небо, белесые поля, мутная даль, в которой тонула линия фронта и неразличимо угадывался город Бухмет, недавно отбитый украинцами. Остановить продвижение украинцев, заштопать прореху в обороне был призван корпус «Пушкин». С эшелонов Лемнер перебросил корпус к Бухмету, готовя штурм города.
Мимо кунга по дороге, изъеденной до чёрной земли, катили танки, качая пушками, повесив синюю гарь. Тягачи тянули орудия. Нелепые, как огромные заваленные на бок шкафы, колыхались установки залпового огня. Боевые машины пехоты отточенными топориками врубались в снега, обгоняя танки. На зелёной броне виднелись профили Пушкина, из тех, что поэт рисовал на полях своих рукописей. Над кунгом пролетали вертолётные пары, неся на подвесках ракеты. Обстреляв Бухмет, возвращались с пустыми подвесками. Один вертолёт тащил за собой хвост дыма, сел в поле за кунгом. Люди с дороги бежали к вертолёту, а он, чёрный, с опавшими лопастями, жарко горел.
Лемнер сидел в тёплом кунге над картой Бухмета. Его штормовка с воротником из волчьего меха висела на крюке. Он был в зелёном армейском свитере, опоясан капроновым ремнём с кобурой, где золотым слитком лежал пистолет. Начальник штаба Вава прикладывал линейку к карте, мерил расстояние между городскими кварталами. Проводил между ними красные линии. Лемнер смотрел на линии и думал, что здесь, поливая землю кровью, пройдут «пушкинисты», и белый, начертанный на броне профиль станет красным.
— Командир, в этом Бухмете мы набухаемся. В нём четыре квартала. «Альфа», «Бета», «Гама», «Дельта», — Вава концом линейки тыкал в нарисованные на карте квадратики с буквами греческого алфавита. — В каждом квартале опорный пункт. Все четыре соединены подземными ходами, поддерживают друг друга огнём, быстро перебрасывают под землёй подкрепления. Перетрём город в крупу, потом наступаем.
— Это что? — Лемнер рассматривал тщательно начертанные фломастером греческие буквы. — Что за круг?
— Командир, это церковь в квартале «Дельта». В ней их штаб. Его сотрём в первую очередь.
— Церковь беречь. Я в ней буду венчаться.
— Командир! — Вава, привыкший к необъяснимым чудачествам Лемнера, решил переспросить: — Я тебя правильно понял?
— Правильно, Вава. Буду венчаться.
— Да тебя в ней отпоют, командир!
— Слышишь, церковь беречь! Возьмём Бухмет, и я обвенчаюсь. Можешь достать попа?
— Есть тут один заблудший. Ходит в расположении и солдатиков крестит. Может, шпион. Расстрелять руки не доходят.
— Церковь беречь! Попа ко мне!
Священника привели с мороза. Он жался к струе горячего воздуха и оттаивал. На его голове колом стояла мятая бархатная шапка. Из-под неё свисали сальные волосы. Военный бушлат был замызган, словно священник спал в нём, не раздеваясь, в окопах, в нетопленных углах, в ледяных отсеках машин. Башмаки огромные, не по ноге, с круглыми, как шары, носами. Лицо до глаз заросло волосами, как у собаки. Не ясно было, где кончались брови и начиналась борода, и есть ли в свалявшихся усах рот. Но из косматой звериной шерсти смотрели бирюзовые глаза.
— Как звать, батюшка? — Лемнер усаживал священника, ставил перед ним кружку горячего чая.
— Отец Вавила, — священник обнял кружку ладонями и грел пальцы.
— Что тебя занесло на войну? Твое место у алтаря, среди свечей и кадильных дымов.
— Здесь каждый разрушенный дом — алтарь. Каждый пожар — свеча. Каждый дым — кадильный. И все вы, и солдаты, и офицеры, и генералы, все вы мои прихожане.
— О чём твоя проповедь?
— Не проповедую. Крещу, отпеваю, исповедую. У Господа за всех нас прощенья прошу.
— В чём мы перед Господом виноваты?
— Не знаю в чём, но, должно, крепко провинились, если он России такую казнь придумал. Чтобы русские убивали русских.
— Я думал, ты за Родину, за святую Русь молишься, чтобы врага поскорей добить и в Святой Софии Киевской отслужить молебен.
— Мой молебен в окопах. «Суди нас, Господи, не по грехам нашим, а