В соседних домах жил его сверстник по фамилии Стуков с редким именем Вавила. «Вава», как его звали дворовые. Его отец работал слесарем в автобусном парке, а мать была уборщицей в магазине. Иногда Михаил и Вава встречались в проходных дворах, и Михаил ловил злой взгляд Вавилы и старался расслышать слова, которые бормотали узкие губы Вавы. Однажды удалось расслышать. Они встретились у домов на асфальтовой дорожке. В доме шёл ремонт, и валялись разбитые отбойными молотками куски асфальта. Им было трудно разминуться, и Михаил задел Ваву плечом. Тот блеснул круглыми рыжими глазами и сказал: «Жид!» Как моментально собираются в целое рассыпанные детали оружия, так сложились в Михаиле все его мышцы и хрящи и превратились в удар, который он направил в рыжие ненавидящие глаза Вавы. Удар пришёлся в костяное надбровье, Михаил костяшками кулака ощутил твёрдость чужого черепа. Вава ударил его в ухо, и Михаилу показалось, что ухо срезали. Они вертелись на глыбах асфальта, ударяя друг друга. Из окон домов выглядывали люди, кричали: «Бей! Бей!» Они били ногами, хрипели, харкали. Раздирали друг другу куртки. Вава ногтями соскрёб с лица Михаила кожу, и глаза ослепли от крови. Набрякшая, с синей веной, шея Вавы давила ему на лицо, и он рванул её зубами, стараясь перекусить вену. Над ними плясало и жгло слово «Жид», обладавшее чудовищной разрушительной силой. Люди в окнах кричали: «Давай! Давай!» Оба упали, катались. Вавила оседлал Михаила, сверху бил кулаком в лицо, ещё и ещё. Из разбитых губ летели красные брызги, а из глаз огненные длинные искры. Слабея, зная, что его убивают, Михаил собрал для рывка все ослабевшие мускулы, крутанулся, спихнул Ваву, навалился, шаря вокруг рукой. Нащупал кусок асфальта. Видя сквозь кровь голову Вавы с завитком волос на макушке, со всей силы ударил асфальтом. В этом ударе была свистящая беспощадность, желание убить. Ничего, кроме желания убить. Чёрный огрызок асфальта приближался к макушке, и что-то на лету задержало руку, словно кто-то перехватил запястье. Удар оказался слабее смертельного. Было слышно, как зубец асфальта погрузился в кость головы, Вава обмяк, стал рыхлым. В нём опали все бурлящие мышцы. Просипев «Хорош!», Михаил сполз с Вавы, отшвырнул ломоть асфальта. Стоял на коленях над поверженным Вавой, а люди из окон свистели: «Добей! Добей!»
Вспоминая драку, Михаил старался повторить в себе эту свистящую ненависть, летящую не из него, а сквозь него, из тьмы. Это чувство было упоительно, как безумье, было свободой, когда исчезали все препоны, и осталось огненное неодолимое стремленье убить.
Вава с забинтованной головой попадался ему во дворах, но уклонялся от встречи, увиливал в проулок. Скоро и вовсе съехал, и Михаил почти забыл о нём. Но иногда вспоминал жуткое и сладкое освобождение, летящий к голове кусок асфальта, ликующих в окнах людей и чью-то незримую руку, перехватившую запястье.
Их встреча случилась через десять лет, в дешёвом баре. За столиками напивались неопрятные шумные мужики. Женщины с припудренными лицами хохотали, открывая зубы, розовые от помады. Михаил Лемнер, безработный, с пустым бумажником, после неудачного дня забрёл в дешёвый бар и попросил у бармена водки и томатного сока. Рядом, боком, сидел человек в камуфляже, без погон, уперев в стойку грязный солдатский башмак. Лемнер опустил в стакан с соком нож и лил на лезвие водку из рюмки, наблюдая, как над красной мякотью копится прозрачный слой водки.
— А просто нельзя? Хряп, и хорош!
Рюмка в руке дрогнула, водка пролилась и смешалась с соком. Лемнер зло повернулся и увидел синеватые желваки, узкие стальные губы и рыжие волчьи глаза.
— Вава, ты?
— Михась!
Секунду смотрели один на другого, стараясь вспомнить ярость и ненависть, с какими расстались. Но ярость и ненависть не вспоминались, а вернулись весёлость и лёгкость давнишних лет, когда кружили по дворам, как кружат по тропам молодые лесные звери, и в соседней бане в окне появлялась распаренная розовая женщина, моргала мокрыми глазами, а в тире хлопали духовые винтовки и звякали перевёрнутые мишени, и кладбище, колючее, сухое, вдруг превращалось весной в душистое изумрудное облако, и через дворы каждый раз в одно время проходил высокий старик с усами, опираясь на палку, уходил в одну сторону и не возвращался обратно. Это весёлое время вернулось к обоим, и они ударили друг друга, ладонь о ладонь, и Лемнер почувствовал дружелюбную силу удара.
— Как ты? Что? Откуда?
Вава отвоевал Вторую чеченскую в разведроте. Вываливался из люка подбитой боевой машины. Соскребал с брони красные кишки командира роты. Рыхлил снарядами сёла, вытаскивая из ям пленных с обрубками пальцев. Допрашивал бородачей, втыкая им в зад телефонный провод. Поднимал на вертолёте полевых командиров и выталкивал в открытую дверь, видя, как удаляется чёрная борода и беззвучно орущий рот. Увозил с войны вещевой мешок с медной трофейной вазой и цветную колодку ордена, которая ярко горела на поношенном камуфляже. Лемнер, не сведущий в орденах, не спрашивал за что и какая награда.
— Ни разу не зацепило?
— Ни царапины.
— Ни осколок, ни пуля?
— Только кусок асфальта.
Вава наклонил голову, и Лемнер увидел макушку с завитком волос и вмятину, оставленную ударом асфальта. Оба засмеялись и снова хлопнули по рукам.
— Чем думаешь заняться? — оба пили, поочередно угощая друг друга.
— Не знаю. Может, водилой в такси. Может, к братве подгребу. Зовут.
— Там уж точно башку пробьют. Есть план.
— Говори.
И Лемнер поведал Ваве проект, который созревал в нём во время неудачных коммерческих начинаний. Окончив филфак, не найдя работы, пробовал торговать батарейками, доставлял покупателям пылесосы, лепил глиняные кружки с портретом царя и двуглавым орлом. Поработал официантом в плохеньком ресторане. Послужил ходячей рекламой, таская на себе вывеску с нарисованной женской туфлей. Всё было мелко, временно, безденежно.
Он замыслил стать сутенёром, отлавливать на вокзалах приезжих провинциальных красоток, запускать их в московские подворотни, обеспечивая им защиту, собрав команду из неприкаянных безработных военных. Таким неприкаянным, безработным был Вава.
— Согласен?
— Ну, у тебя еврейская голова!
— Еврейская, не пробитая! — и они в третий раз стукнули кулак о кулак.
Так, в безумные «девяностые» зародилось агентство «Лоск», поставляющее элитных проституток, и частное охранное предприятие «Волк», обслуживающее малый и средний бизнес.
В охранное предприятие «Волк» за услугами обращались мелкие торговые фирмы, держатели складов, хозяева магазинов. Среди них объявился симпатичный торговец краснодарскими яблоками, потомственный кубанский казак Гульченко. Он угощал охранников душистыми краснобокими яблоками. Когда в них вонзались зубы, они вскипали медовым соком. Гульченко выкупил местечко на Даниловском рынке и торговал плодами благодатных кубанских садов. Но торговле