— Я гадала на картах. Вы мне так интересны, что я раскладывала пасьянсы, — Лана щурила глаза. В них плескался блеск высокой люстры. Михаил Соломонович ждал, когда глаза расширятся, и он испугается их восхитительной тьмы.
— И что показали карты? «Дальнюю дорогу», «казённый дом»?
— Они показали «дальнюю дорогу». Дорога вела через Северный полюс в Африку.
— А «казённый дом» и «червовая дама»?
— Был «казённый дом» со множеством башен, и на каждом горела рубиновая звезда. Была дама пик. Но вот лица не разглядела.
— Быть может, у неё средиземноморское лицо, и оно светится, как ночная раковина?
— Со временем лицо откроется. Дайте мне время, Михаил Соломонович.
— Быть может, нам вместе поужинать?
— Может быть. Не теперь. Где-нибудь в Африке.
Лана ушла, а у Михаила Соломоновича чудесно туманилась голова, хотя его бокал, не тронутый, стоял на столе.
Публика разошлась, а он задержался в холле. Видел, как из коридора выскользнула Алла, развевая белое, в райских цветах, платье. Её поступь была лёгкой, как у девы на картине Боттичелли. Не сразу появился Иван Артакович, хрупкий, острый, колкий, похожий на кузнечика.
Глава шестая
Михаил Соломонович дождался, когда холл опустеет и прислуга перестанет шуметь пылесосами. Прокрался в коридор к номеру, где случилось свидание Аллы и Ивана Артаковича. Открыл дверь отмычкой и вошёл, ожидая увидеть истерзанную постель, поломанную мебель, разбитые зеркала. Но номер был почти не тронут, только слегка подвинут стул.
Михаил Соломонович гадал, каким утончённым развратом потчевала Алла Ивана Артаковича. Быть может, эротической магией, когда в мужском воображении возникают зрелища загробного мира, и мужчина в предсмертных конвульсиях замирает подобно покойнику. Михаил Соломонович подвинул настольную лампу, в которой скрывалась камера, извлёк флэшку с записью. На этот раз записывалось не только изображение, но и голоса. Поспешил домой. Сделал по обыкновению копию и устроился в кресле, гадая, чьими уроками пользовалась Алла. Должно быть, наставлениями старой ведьмы из Нигера, у которой на ногах было по шесть пальцев. Нажал клавишу компьютера и воззрился на экран.
В номер вошла Алла, поводя плечами, неуловимым поворотом бедра создала вихрь, приподнявший её цветастое платье. Она поймала улетающий подол коленями, вылитая Мерлин Монро. Появился Иван Артакович. Любезным движением освободил сжатый коленями подол и одёрнул его.
— Дорогая, я не Джон Кеннеди. Ты могла бы сразу заметить.
— Пупсик, ты лучше. Разве тебе никто не говорил?
— Говорила одна озорная девчонка. Теперь её глупые косточки истлевают на подмосковной мусорной свалке.
— Ну, пупсик! Ну, зачем так!
Алла снова попыталась взвихрить подол, но Иван Артакович ткнул её указательным пальцем в лоб, и она шлёпнулась на кровать.
— Сиди и слушай, дура. Даю развёрнутый ответ на вопрос, который ты выкрала из статьи философа Клавдиева, посвящённой русскому восхождению. Итак!
Иван Артакович подвинул стул, уселся напротив Аллы, забросил ногу на ногу, чтобы Алла могла видеть розовые носки с буквами «зет» и «ви».
— Россия до недавнего времени была мертва. Её искусала ядовитая змея Запада, как выражается наш великий философ Клавдиев. Россия умерла, и её уже не сотрясали предсмертные конвульсии. Она не видела снов загробного мира, как учила тебя, глупая девочка, африканская ведьма с шестью пальцами на ногах. Отсюда, заметь, у африканца Пушкина шестистопный ямб. Россия очнулась, когда её поцеловал Президент Леонид Леонидович Троевидов, этот прекрасный принц Русской истории. Он повенчал Россию с Крымом, и крылатый змий Запада схватился с птицей Русской истории. Повторилась извечная битва «ясна сокола» и «чёрна ворона». В этой битве одолеет сокол, а ворон будет низвергнут с русского неба. Россия, ведомая Президентом Троевидовым, продолжит восхождение к Величию. О, это будет страшный путь! Прольётся много крови и слёз. Быть может, все мы погибнем. Россия подойдёт к роковой черте, за которой её ждёт погибель, и «чёрный ворон» вновь закаркает и сядет на золотой крест Успенского собора. Но снова прекрасный принц Русской истории спасёт Россию, и она продолжит восхождение. Русское чудо случится. Запад, как чёрный змей на фреске Страшного суда, уползет из русского храма. И русский ковчег, о котором вещает философ Клавдиев, победно поплывёт по океану русского времени. Президент Троевидов будет статуей на носу корабля.
— Но, Пупсик! — пробовала возразить Алла, комкая цветастое платье и открывая колени.
— Сиди смирно, презренная дщерь! — остановил её Иван Артакович. — Не открывай передо мной свой адский зев. Я не принял из твоих рук отвар лесных колокольчиков. Равнодушен к твоему изношенному лону. Пусть в катакомбах твоего разврата канут несчастный Чулаки, наивный Аполинарьев, слепорождённый Серебряковский, старый индюк Формер и слизистый Лео. Они больше мне не друзья. Они восстали против Русской истории, и она извергнет их из своего потока. И тогда они позавидуют тем, кто не родился!
Михаил Соломонович присутствовал при отречении. Иван Артакович отрекался от своих друзей, отдавая их на муки. Начинался великий русский передел. Михаилу Соломоновичу страшно было попасть под жернова Русской истории. Он был малым горчичным зёрнышком, занесённым в русскую бесконечность. Он слышал грохот чудовищной русской мельницы. Но в этом грохоте была сладость, было упоение. Из Русской истории выпадали одни, и в неё входили другие. Войдёт и он, Михаил Соломонович.
— Пусть знают все, я патриот России! — продолжал Иван Артакович, отводя взгляд от Аллы и устремляя его к настольной лампе, где пряталась камера. — Нет для меня другого Президента, нежели Президент Леонид Леонидович Троевидов. И нет для меня другого великого государственника, нежели Антон Ростиславович Светлов. Он тот, кто освещает Президенту путь в грядущее. Его любовь к России соизмерима с его ненавистью к её врагам. Пусть он знает, что враги России — мои враги. И я не приду на могилы Формера, Чулаки, Серебряковского, Лео и Аполинарьева. Я не протяну им чашу с водой, когда они станут умирать от жажды. И если их станет судить народ, я первый укажу на них, как на изменников, замышлявших свержение Президента Троевидова. Потребую казни клятвопреступников. Для этого добьюсь возобновления в России смертной казни!
Эти слова Иван Артакович обращал не к Алле, беспомощно теребившей подол платья, а прямо в камеру наблюдения. Словно желал, чтобы его услышали. Вещая в камеру, он отправлял послание. Михаил Соломонович был гонцом, передающим послание.
— Что касается параллельной России, то существуют ли вообще параллели? Или это выдумка старины Эвклида?
Михаил Соломонович дождался, когда властным жестом Иван Артакович выпроводил Аллу из номера. Оставаясь сидеть на