Наконец, миновав последние ряды лавок с шелками и фарфором, которые теперь вызывали у них лишь горькую усмешку, они вышли к началу широкой мощёной дороги. Это был Великий Западный Тракт, уходивший вдаль, за горизонт, в сторону синеющих гор. У самых ворот кипела жизнь: собирались караваны, погонщики кричали на упрямых ослов, паломники в простых одеждах готовились к долгому пути.
Три сестры остановились на краю этой оживлённой дороги. Позади оставался шумный, враждебный город. Впереди лежала неизвестность — долгая дорога, голод, опасности и призрачный город Аньцюань, символ надежды на спокойную жизнь. Они переглянулись. В их глазах уже не было паники, лишь усталая решимость. Сделав глубокий вдох, они влились в поток путников и сделали свои первые шаги по дороге, ведущей прочь от их прошлой жизни.
Глава 81
Зал сиял мрачным великолепием. Вместо некогда украшавших его светлых шелков и изящных нефритовых изделий, повсюду ниспадали тяжёлые знамёна с грозной символикой дома Цан — свирепый чёрный дракон на багровом, как запекшаяся кровь, поле. Воздух был густ и тяжёл, наполнен удушающим ароматом редких, дурманящих благовоний, призванных усмирить злых духов и возвещать о мощи нового повелителя. Придворные, тщательно отобранные Цан Синем или вовремя преклонившие колени, стояли в почтительном, неестественном молчании, потупив взоры.
Цан Синь восседал на троне, высеченном из цельной глыбы чёрного обсидиана, в котором отражались искажённые лица придворных, словно их души уже попали в плен к тени. На нём были тяжёлые парчовые одеяния императорского дома Цан, а в руках он сжимал Скипетр Абсолютной Власти — древний артефакт, вынесенный тайно его верными слугами из гробниц предков тридцать пять лет назад. Каждый предмет одежды, каждый символ был частью до мелочей продуманного ритуала, призванного узаконить его власть в глазах Неба и людей.
Великий Жрец, человек с безразличным, восковым лицом, словно сам уже был живым мертвецом, монотонно возносил молитвы тёмным богам и духам предков Цан. Его голос, заунывный и бесстрастный, эхом разносился под сводами зала:
— … и да примет он бремя власти из когтей дракона тьмы! Да склонятся перед ним все девять земель! Да трепещут враги его и обратятся в прах…
Но слова жреца доносились до Цан Синя как отдалённый гул, будто сквозь толщу мутной воды. Его взгляд, остекленевший и пустой, был устремлён куда-то в пространство за спинами трепещущих сановников, но видел он не их.
«Она сбежала. У меня из-под носа. Прямо перед коронацией».
Мысль жгла его изнутри яростнее любого демонического пламени, острее лезвия. Его пальцы сжали костяную рукоять скипетра так, что та затрещала, грозя рассыпаться в прах. Он должен был чувствовать триумф. Сладкое опьянение возмездия, свершившегося спустя долгие годы ожидания. Вместо этого он ощущал лишь гнетущую, зияющую пустоту и всепоглощающую, навязчивую мысль, вытесняющую всё остальное.
Где она?
— … и да осенит его корона предков, дабы правил он десятью тысячами лет! — провозгласил жрец, и его голос, наконец, достиг ушей Цан Синя, прорвавшись сквозь пелену его мыслей.
Два верных демона-стража, чьи тени казались живыми и угрожающими, приблизились к трону. На бархатных подушках цвета запекшейся крови они несли корону. Она была выкована из тёмного металла, отливающего, как вулканическое стекло, и увенчана острыми шипами, словно венец власти должен был причинять боль тому, кто его носит. В её центре пылал огромный кровавый рубин, внутри которого клубилась тёмная энергия, — око Дракона Тьмы.
Цан Синь автоматически, почти машинально, склонил голову. Холодный, невыносимо тяжёлый металл коснулся его чела. Казалось, он впивается в кожу, в кость, в самое сознание, навеки вдавливая в него бремя власти. В зале раздался низкий, гулкий рёв, вырвавшийся из глоток сотен придворных и демонов:
— Да здравствует Император Цан Синь! Десять тысяч лет! Десять тысяч лет и десять тысяч зим!
Крики, полные не искренней радости, а животного страха и подобострастия, сотрясали стены, сдвигая пыль с резных потолочных балок. Он был коронован. Он достиг всего, о чём грезил в долгие ночи изгнания, всё, ради чего он жил и убивал. Он был императором. Повелителем Поднебесной.
Но когда он поднял голову, и корона отбросила на его лицо зловещую тень, его ясный взгляд — всполохи огня в бездне чёрного — пронзил толпу. Он не смотрел на них. Он искал кого-то. Того, кто не мог и не должен был здесь быть. Он не слышал оглушительных приветствий. В его ушах стоял одинокий, пронзительный звон того самого тревожного колокола, что оповестил о её побеге.
Она обессилена? Ранена… — настойчиво звучало в нём. Голодна. Одна или с сёстрами? Его воображение, обострённое тревогой, рисовало унизительные картины: она, прячущаяся в грязном, пропахшем крысами подвале на окраине города, прижимается к холодной стене… или, хуже того, уже бредущая по пыльной дороге куда-то в никуда, слабая, беззащитная перед любым разбойником.
Внезапно его рука снова сжала подлокотник трона. Под бархатной обивкой дерево затрещало. Великий Император, только что получивший абсолютную власть над жизнью и смертью миллионов, был беспомощен перед одной-единственной мыслью, одной пропавшей пленницей. И эта мысль терзала его сильнее, чем шипы короны на его голове. Трон внезапно показался не вершиной мира, а самой прочной и роскошной клеткой, а он — её пленником.
Его сердце, чёрное, перерождённое демонической энергией, сжалось в груди от странной, мучительной боли — гремучей смеси ярости, жгучего унижения и… леденящего страха. Страха не перед заговором или войной, а перед тем, что её поймают не его люди. Что какая-нибудь шайка грабителей или солдаты-мародёры наткнутся на неё раньше. Что с ней что-то случится. Что эти глаза, в которых он безнадёжно пытался разгадать тайну, он больше никогда не увидит.
— Ваше Величество, — приблизился главный министр, склонившись в почтительном, но не лишённом подобострастия поклоне. — Указы о помиловании для членов клана Тан, как вы и повелели, готовы к распространению по всем провинциям. И… усиленные отряды лейтенанта Гоу продолжают прочесывать окрестности столицы. Мы найдём их. — Министр позволил себе снисходительную улыбку. — Этот побег был актом отчаяния, очень непредсказуемым и недальновидным. Обусловлен лишь животным страхом перед казнью. Уверен, если бы принцессы Тан успели узнать о вашем великодушии…
Цан Синь медленно повернул к нему голову. Движение было плавным, почти змеиным. Искры адского пламени вспыхнули в глубине его глаз, и от этого взгляда у