Главная проблема возникала даже не на базе номенклатурной приватизации. Гораздо серьезнее оказалась неспособность прорабов перестройки осуществить реформу ценообразования, которая была запланирована в нормативных документах, описывавших суть реформ, но так и не проведена. Реформа должна была состоять в переходе к так называемым договорным ценам. Имелись в виду цены рыночные, но такие чуждые идеям социализма слова в 1987 году употреблять было еще невозможно. Договоренность об установлении цены между поставщиками и потребителями продукции с учетом спроса и предложения означала, конечно, формирование цены рыночной. Необходимость такого подхода авторы реформы в основном, наверное, понимали, но двигаться по этому пути боялись. Ясно было, что в условиях товарного дефицита, то есть существенного превосходства спроса над предложением, многие цены сильно подскочат и это ударит по карману советских граждан. Тогда (в 1987 году) это было уже понятно всем специалистам. То есть проблема возникла не в момент гайдаровской реформы, когда скачок цен произошел, а значительно раньше.
Общее понимание характера проблем, которые могли возникнуть при переходе к договорным ценам, отличало даже наиболее умных и образованных простых граждан, а не только ведущих экономистов и чиновников. В те годы мне часто приходилось выступать с лекциями на предприятиях и разъяснять суть реформы. В целом выступления проходили на ура. Я видел, что народ ждет преобразований. Людей, обожающих сложившийся в СССР образ жизни, я практически не встречал. Товарный дефицит, очереди, убогость советской системы потребления раздражали подавляющее большинство моих слушателей. И та часть лекции, в которой шло разъяснение роли самостоятельности предприятий, воспринималась с энтузиазмом. В позитивную роль хозяйственных стимулов народ искренне верил. Но как только я переходил к рассказу о той части концепции реформ, в которой шла речь о ценообразовании, слушатели заметно сникали. Появлялись недоуменные вопросы и откровенные возражения. При том низком уровне жизни, который сложился даже у работников ведущих предприятий Ленинграда, все боялись дальнейшего падения реальных доходов, связанного с ростом цен. Убедить слушателей в том, что реформа должна быть комплексной, поскольку без одной ее части другая не заработает, мне толком не удавалось. Умом люди это понимали, но душой смириться с новым ударом по своему карману были не готовы.
В итоге прорабы перестройки поступили с экономикой примерно так же, как часто мы поступаем при решении обычных бытовых вопросов. «Приятную часть» реформы хозяйственной системы осуществили, а неприятную — оставили на потом. Никто не отказывался официально от перехода к договорным ценам, никто не заявлял о необходимости возвращения к администрированию, поскольку это, мол, истинно социалистический метод управления. Но либерализацию розничных цен не проводили до тех пор, пока за нее не взялся Гайдар — уже после распада СССР.
Стоит ли удивляться тому, что в 1992 году цены столь сильно подскочили? Как иногда выражаются экономисты, Гайдар своей либерализацией лишь перевел скрытую инфляцию (сочетание товарного дефицита с «денежным навесом») в открытую. Сам по себе масштаб ценового скачка, произошедшего в начале 1992 года, российские реформаторы никак не могли регулировать, поскольку получили проблему в наследство от реформаторов, которые работали до них. Ельцин, Гайдар, Черномырдин и другие политики девяностых могли воздействовать лишь на ход финансовой стабилизации, а не на ту дестабилизацию, что случилась раньше. Стабилизация 1990-х шла далеко не оптимально, но о том, что влияло на реформаторские решения той эпохи, мы уже говорили.
Для сравнения отметим, что в польских реформах начала 1990-х годов политическая ситуация сложилась иначе. Ответственность за либерализацию розничных цен взяло на себя последнее коммунистическое правительство, управлявшее страной перед демократизацией. Это существенно облегчило ход реформ, поскольку народ не предъявлял претензии новым реформаторам за проблемы, созданные старыми. Но в России многие из тех, кто так или иначе был связан с накоплением экономических проблем во времена правления КПСС, обрушивались на российских реформаторов с критикой за осуществление шокотерапии, и значительная часть общества верила в их правоту. Понятно, что шанс осуществить реальную терапию в условиях недоверия «больного» к врачебным подходам оказывается не так уж велик. Ведь ко всем описываемым здесь объективным проблемам, связанным с состоянием дел в экономике, присоединяются проблемы субъективные, связанные с состоянием умов, путающих боль, происходящую от болезни, с болью, вызванной операцией.
Как возникал «денежный навес»
Печальное наследство, оставленное прорабами перестройки реформаторам девяностых, не ограничивалось сферой ценообразования и последствиями номенклатурной приватизации. На рубеже 1980–1990-х годов активно осуществлялась финансовая дестабилизация, и это было гораздо хуже торможения ценовой либерализации. Поскольку перестройка не допускала, как уже говорилось выше, отхода от социалистических принципов управления экономикой к капиталистическим, прорабы не могли допустить закрытия неэффективно работавших предприятий и появления безработицы. Неэффективное хозяйствование продолжало существовать. Даже если бы новая система стимулов всерьез заинтересовывала людей в хорошей работе, плохие предприятия все равно оставались бы. Для коренной перестройки нужны не только краткосрочные методы воздействия на экономику, но и долгосрочные — крупные инвестиции в те заводы и фабрики, которые не имеют нормального оборудования для производства продукции, пользующейся спросом. Проблема инвестиций требует даже в лучшем случае очень больших сроков, а главное — формирования финансового рынка, на создание которого тогда никто не готов был пойти. В итоге позитивные начинания в экономике так и не появились. Прорабам перестройки приходилось решать, что делать с плохо работавшими предприятиями. Содержать ли их, и если да, то за чей счет? За счет государства или за счет эффективно работавших предприятий?
В итоге для разрешения сложных проблем плохие решения стали сочетать с очень плохими. Вместо налоговой системы, при которой плательщик вносит в бюджет долю прибыли, добавленной стоимости или личного дохода, которая заранее утверждена законом, перестройка создала систему нормативов, которые можно было постоянно менять. Скажем, от хорошо работающих предприятий можно было потребовать внесения в бюджет большей доли прибыли, чем от плохо работающих. А если плохо работающее предприятие вдруг начинало функционировать лучше, ему могли изменить нормативы распределения прибыли в худшую сторону: ты, мол, богатый — поделись с бедными. Такая система