— Мистер Стюарт, — проговорил я дрожащим, как струна, голосом. — Вы старше меня, и в ваших летах должно бы знать, что такое хорошие манеры. Вы попрекаете меня моими политическими взглядами, вы находите, что это остроумно? Я всегда полагал, что когда джентльмены не сходятся во взглядах, то ведут спор, как и подобает джентльменам, а если я ошибаюсь, то смею вас уверить: у меня найдутся шутки позабавнее ваших.
Алан стоял в нескольких шагах от меня, наклонив голову чуть набок, засунув руки в карманы; шляпа его была лихо заломлена. Губы, сколько я мог разглядеть при свете звезд, скривились в недоброй усмешке. Когда я умолк, он принялся насвистывать якобитскую песню. Она высмеивала генерала Коупа, разгромленного при Престонпансе.
Эй, Джонни Коуп, ты еще гуляешь по свету?
Барабаны твои еще бьют?
Мне вспомнилось, что во время того сражения Алан находился в войсках английского короля.
— К чему вы это напеваете, мистер Стюарт? Уж не к тому ли, чтоб напомнить мне, что вы кругом биты?
Песня смолкла на устах Алана.
— Дэвид! — только и мог проговорить он.
— Я больше этого не потерплю! — продолжал я. — Я не потерплю, чтобы вы отзывались дурно о моем короле и о добрых друзьях моих Кэмпбеллах!
— Я Стюарт… — начал было говорить Алан, но я оборвал его.
— Как же, знаю: у вас королевское имя. Но, заметьте, с тех пор как я брожу по горам Шотландии, я насмотрелся на многих носителей этого имени. Лучшее, что я могу о них сказать, так это то, что им совсем не мешало бы помыться.
— А знаешь ли ты, что это оскорбление? — сказал Алан голосом очень тихим.
— Что же, весьма сожалею: я еще не все сказал. Коли вам не по душе эта нравоучительная заутреня, то обедня вас тем более не утешит. Вас преследуют люди моей партии, взрослые люди, а вы себе в утешение насмехаетесь над несовершеннолетним. Слабое утешение! Вас побили и Кэмпбеллы и виги. Вы улепетываете от них как заяц! Так по крайней мере отзывайтесь с уважением о ваших врагах!
Алан стоял неподвижно; полы его плаща хлопали на ветру.
— Жаль, — наконец проговорил он. — Есть вещи, которые не могут быть оставлены без внимания.
— Я вас об этом и не прошу. Если угодно, я к вашим услугам.
— К услугам?
— Да, я готов предоставить вам удовлетворение. Я не бахвал, как некоторые. Ну, что же вы, нападайте!
И, вынув шпагу, я стал так, как учил меня сам же Алан.
— Дэвид! — воскликнул он. — Ты с ума сошел. Я не могу с тобой драться. Это же будет убийство.
— Так вот на что вы рассчитывали, оскорбляя меня!
— Твоя правда! — воскликнул Алан и в сильной озадаченности застыл на мгновение как вкопанный, подергивая пальцами губы. — Твоя правда! — произнес он вновь и обнажил шпагу, но не успели наши клинки скреститься, как он бросил клинок свой и повалился на землю. — Нет, нет. Не могу… не могу я…
Тут, наконец, злоба вышла из меня вон, и я почувствовал, что осталась во мне только болезнь, а на душе было горько, стыдно и пусто. Как я мог такое сказать? Я готов был отдать все на свете, только бы вернуть свои слова назад. Но сказанного уж не вернешь, не воротишь. Я вспомнил, как Алан был добр ко мне, как он был храбр, отважен, как ободрял меня в дороге, разделяя со мной все тяготы и лишения. Вспомнились мне и мои оскорбительные речи. Я понял, что потерял навеки преданного моего друга, а между тем болезнь овладевала мной, в боку кололо, точно острием шпаги. Я почувствовал, что теряю сознание.
И тогда я решил прибегнуть к уловке. Никакие извинения не загладят слов, уже сказанных. Бесполезно было оправдываться после таких оскорблений. Но коль скоро извинения мои напрасны, одна только мольба о помощи могла бы вернуть мне Алана. Подавив самолюбие, я сказал:
— Алан, если вы не поможете мне, я, верно, не протяну долго.
Он вскочил с земли и устремил на меня пристальный взгляд.
— Да, я не шучу. Я тяжело болен. Отведите меня под какой-нибудь кров. Там хоть умереть будет легче.
Мне можно было и не притворяться. Совершенно непроизвольно на глаза мои накатились слезы, слышались они и в голосе, который разжалобил бы даже каменное сердце.
— Ты в состоянии идти? — спросил Алан.
— Нет, — отвечал я, — один не могу. У меня отнимаются ноги и в боку колет, точно раскаленным железом жжет. И дыхание сводит… Когда я умру, простите ли вы меня, Алан? Я вам не говорил, но я очень любил вас, Алан, даже в минуты, когда на вас злился.
— Ну что ты… что ты… Не говори так, Дэви, друг мой. Если б я знал… — И, не договорив, он стиснул зубы, чтобы подавить плач. — Позволь я обниму тебя. Вот так, — продолжал он. — А теперь обопрись-ка о мое плечо. Бог нам укажет, где здесь дом. Мы ведь теперь в Балкухиддере. Уж дома-то, я думаю, здесь имеются. Здесь и друзья наши живут. Легче тебе так, Дэви?
— Да, так гораздо легче. Так я могу идти. — И я крепко пожал ему руку повыше локтя.
Алан вновь чуть было не разрыдался.
— Ах, Дэви, я какой-то ужасный человек, — проговорил он. — Бестолковый чурбан! Ну как я мог забыть, что ты ведь почти дитя еще! Как я мог не заметить, что ты едва стоишь на ногах! Прости меня, если можешь, Дэви.
— Алан, прошу вас, не будем говорить об этом. Воистину мы не сможем исправить друг друга. Мы должны быть снисходительными. Мы должны взять терпение… О ужас, как колет в боку! Неужели здесь нет жилища?
— Я найду его, Дэвид! Мы пойдем вниз по ручью. Там должно быть какое-нибудь селение. Бедный мальчик! Может