Следуя инструкциям Давида, мы сели на землю попарно – я с Айгуль, Оля с Виталиком, Сергей с Давидом – и прижались друг к другу спинами. Давид включил плеер, послышались какие-то азиатские песнопения – то ли молитвы, то ли мантры – которые плавно перешли в звуки резких вдохов и выдохов. Приоткрыв рты, мы дышали в заданном ритме. Темп все время менялся, то убыстряясь, то замедляясь. Также менялись сила и резкость вздохов, издаваемых невидимыми «дышателями». Дышать таким образом было нелегко. У меня несколько раз возникало ощущение, что я вот-вот порву себе что-нибудь в легких или в горле. Но потом неприятные ощущения проходили, тело расслаблялось.
Это упражнение тоже длилось долго, но все же не так, как предыдущее. Когда после него я лег на спину отдыхать, кровь стучала в висках, что-то еще пульсировало по всей голове, горлу, рукам, но я уже не осознавал этого. Все мысли ушли, мне хотелось только лежать с закрытыми глазами и видеть темноту.
Я опять заснул, и опять голос Давида вывел меня из дремы:
– Теперь можно придти в себя… Можно еще полежать, можно поблагодарить партнера… Ну и можно пойти на ужин вместе с Малдыбаем, – улыбнулся он.
Слово «ужин» подействовало на меня магически. Есть и спать – все, что хотелось мне в этот момент.
– Спасибо, милый, – Айгуль обняла меня и легла рядом, укрывая нас обоих своим мягким походным пледом. Ее голова устроилась на моем плече, лицо уткнулось в шею, и губы два раза поцеловали сонную артерию.
«Ни фига себе…» – пронеслось в мозгу. Я тоже обнял ее тонкое, но упругое и сильное тело, почувствовал его импульсивную подвижность и тепло. Как ни странно, секса не захотелось. Было просто приятно лежать рядом с ней и обмениваться теплом и нежностью тел. Я забыл об ужине, а через некоторое время снова начал проваливаться в сон.
Глава 12
– Ты умеешь брать на себя ответственность? – Разбудил меня голос Айгуль.
– М-м… Особо не стремлюсь… – Все еще в полусне ответил я.
– Да, ты производишь впечатление вполне современного человека…
– В смысле? – Я повернул голову и посмотрел на нее.
– Современный человек мечтает об одном: увеличить объем получаемых удовольствий и уменьшить объем ответственности за них.
– По-моему, он мечтает о другом – стать бессмертным и стерильным. Но в этом смысле я несовременен.
– Ерунда… Бессмертным – я согласна – мечтает, но все-таки не стерильным.
– Бессмертие и стерильность магическим образом дополняют друг друга. – Улыбнулся я. – Как только наука и медицина приблизятся к решению проблемы человеческого бессмертия, всех людей сразу начнут стерилизовать.
– А если люди не согласятся?
– Во-первых, перед ними поставят выбор: бессмертие или стерильность, иначе ограниченные ресурсы Земли не смогут прокормить бесконечно множащееся и не убывающее население. Во-вторых, многие уже сейчас мечтают о стерильности, а к тому времени это будет естественным желанием каждого.
– Не верю.
– Одна моя хорошая знакомая недавно по собственному желанию сделала себе операцию и стала стерильной, – продолжил я. – У нее есть свой бизнес, много увлечений в жизни, которые занимают все ее время. Она не хочет детей, потому что они будут отнимать у нее время и от них вообще слишком много проблем. При этом она ведет весьма активную сексуальную жизнь, и ей надоело заботиться о контрацепции. Гормоны она не переносит, презервативы не переносят ее любовники, спираль не подходит из-за формы матки, ну а безопасные дни ей просто лень считать.
– Откуда у тебя такая интимная информация о ее сексуальной жизни? Это твоя любовница?
– Нет. Просто она такой человек, что в ее жизни нет ничего интимного. А я с ней одно время близко общался по работе.
– Сколько ей лет?
– Двадцать шесть.
– Какая она идиотка! Через некоторое время она все равно захочет ребенка, но тогда будет поздно.
– Не захочет.
– С чего ты взял?
– Она типичнейший пример современного человека. Образ гедонизма в высшей степени. Таким людям не нужна никакая обуза, тем более обуза, которая отнимет у них двадцать лет. Они ведь считают каждый день своей жизни.
– Слава Богу, что я не современная девушка…
– Хотя, возможно, мне просто повезло с таким кругом общения. Меня везде и всегда окружает стерильность. Стерильность чувств, стерильность идей, пространства и времени, стерильность людей.
– Я бы ни за что не поменяла возможность родить ребенка на бессмертие…
– Ты так говоришь сейчас только потому, что бессмертие пока является фантазией и абстрактным понятием. Когда же оно станет реальностью, твой выбор будет уже не таким легким, – усмехнулся я.
– Пошли есть, – после паузы тихо проговорила Айгуль.
– Пошли, – с мнимой бодростью ответил я.
Она еще раз поцеловала меня в шею, и мы поднялись на ноги.
В доме было тепло. Малдыбай сидел во главе стола и что-то тихо бубнил. Оля раскладывала по тарелкам рис и тушеные овощи.
– Просто праздник какой-то, – усаживаясь за стол, с улыбкой сказала Айгуль.
За ужином продолжилась церемониальная игра в этикет и традиции. Еще большую театральность и условность ей придавало неоднозначное поведение Малдыбая. Никто так и не понимал, где заканчивается его адекватность и начинается игра в слабоумие; где потом, в свою очередь, заканчивается мнимое слабоумие и начинается настоящее психическое расстройство. С этой странной игрой справлялся только Давид. Более того – судя по всему, он участвовал в ней с неподдельным удовольствием:
– Малдыбай-ака, помните время, когда казахским генсеком был Брежнев?
– Брежнев? Усатый?
– Бровастый.
– Хороший человек был. Лошадей любил, беркутов любил, баранов любил. – Малдыбай отпил чай из пиалы. – К нам в аул приезжал. Добрый, красивый. Мы его тоже любили. Жалко, потом его убили…
– Хороших людей всегда жалко. – С готовностью согласился Давид. – И плохих тоже жалко. Но на то воля Божья.
– Мне плохих не жалко, – возразил Малдыбай, – я плохих, как волков – из двустволки.
– Да, волк – есть волк. Но человек отличается от волка тем, что может измениться. Вчера был мерзавцем и грешником, а сегодня ему во сне покойная мать пришла и с плачем, стоя на коленях, умоляла покаяться… – У Давида на глазах навернулись слезы (или мне показалось?). – И завтра этого человека уже не узнать; стал святым…
Малдыбай недовольно закряхтел, но Давид, не давая ему ответить, продолжал:
– Жизнь – непредсказуемая штука. Удивительная штука. Как вот вы, например, на тот тайник с книгой набрели? Пасли барашков и – хоп! Тоже случайность…
– Случайность, – согласился Малдыбай, затем вдруг поднялся из-за стола и вышел из комнаты. Айгуль удивленно посмотрела на Давида, который беззаботно улыбался.
Малдыбай вернулся через несколько минут с небольшой стопкой старых фотографий и положил их перед Давидом:
– Мой отец Турсынбай. Великий человек. Это – я, с другом. Это – председатель совхоза. Это – снова отец Турсынбай. Великий человек. Великая война была – погиб… Я с отарой по берегу шел, – неожиданно сменил он тему. – Барашек в щель провалился. Широкая щель. Я подумал – волчье логово. Взял ружье, а там – кувшины и книги. Кувшины и книги. Великие книги.
– Как вы узнали, что великие? – Спросил Давид.
– Как узнал? Я не знаю. Вы же говорите, что великие…
– Да, конечно, – улыбнулся Давид.
Малдыбай унес фотографии.
На ночевку мы устроились в самой большой комнате дома – в зале, где ужинали. Расстелили на полу матрасы, которых у Малдыбая оказалось в изрядном количестве – хоть на роту солдат.
Ближе к ночи я подспудно ожидал продолжения романтических отношений с Айгуль, и даже пытался подстроить для этого нужные обстоятельства и момент, но Айгуль, как ни в чем ни бывало, постелила на выданный ей матрас свой спальник и улеглась спать – первой из всех. Другие еще чистили зубы, выходили по нужде или бесцельно бродили по дому. Я разочарованно забрался в свой спальник и закрыл глаза.
Ночью мне приснилась плачущая мама. «Откуда?! Что это, какой-то гипноз, или просто