– Что это за дело такое у него? Не пойму никак, мать.
– Ландшафтный дизайнер, – повторяла Такун снова и снова вызубренные слова. – Он парки красивые делает, сады людям. Чтобы деревья правильно росли и цветы.
– Будто они без него не знают, как расти! – громыхал Тэмулгэн. – Он умнее деревьев? Бабья работа!
Тэмулгэн сердился, что сыновья после учебы не вернулись домой. Но Такун их понимала: что им тут делать? В университетах не учат бить бе́лок и разделывать туши кабанов. Не для того их мальчики уехали, чтобы вернуться и прожить здесь, в глухом, далеком от всего мира Краю, свою жизнь.
Для этого – для Края, для дома, для их родительской старости – была рождена Джалар. Но с первой секунды жизни, еще в животе, Такун знала: им досталась непростая девочка. Всю беременность она видела яркие странные сны, сны, которые запоминаешь навеки; всю беременность ей слышались голоса, будто духи шептались за спиной. Она даже боялась, что потеряет ребенка, и пожаловалась как-то Тхоке. Но та улыбнулась, погладила взбухающий живот и сказала:
– Нет, она сильная, все с ней хорошо будет.
Такун не удивилась: она и сама чувствовала, что в этот раз Явь наградила ее дочерью, что уж говорить про Тхоку! Ведь она шестая лойманка в роду; лойманка, которая родила сына, одного только сына, а сама лойманить перестала, даже бубен свой куда-то дела, Такун никогда его не видела, хотя старики в деревне часто про него вспоминали, говорили, знатный был бубен: сделанный из кожи молодой медведицы, упавшей с обрыва в Саол-гон. Расписан он был красками из жгучей огонь-травы и медвежьей крови, и каждая линия в том рисунке значит больше, чем все книги больших городов, а стоило молодой Тхоке ударить в него крепкой своей ладонью, звон шел по всему Краю, разливались реки, вздрагивали деревья, сбрасывали вековой сон горы, куры начинали нестись, а рыбы – нереститься как сумасшедшие.
Сказка о лойманском бубне была любимой сказкой маленькой Такун.
«Почему же Тхока больше не ударяет в свой бубен?» – пытала она свою мать, но та не знала ответа.
Иногда Такун думала, что вышла замуж за Тэмулгэна не потому, что любила, и не потому, что он лучший охотник Края, красивый и удачливый – поймал ее на невестиных гонках, – а чтобы быть поближе к Тхоке, его матери.
Которая оказалась самой обычной женщиной. Она была доброй и терпеливой свекровью, хоть и ворчала порой, если Такун разбивала чашку или у нее пригорала каша. Зато без памяти любила внуков, нянчила их, баловала и даже в спорах с Тэмулгэном всегда вставала на сторону детей.
Такун смотрела на дочь. Что там выдумал Тэмулгэн и почему так боится, что дочь их родилась лойманкой? Ну родилась. Что ж тут такого? Радоваться надо, ведь это редкий дар, хороший дар – помогать людям, да и ясно же теперь, что никуда не сбежит, останется тут, рядом. Найдут ей хорошего мужа, умного и доброго, и будет она счастлива. А в город ей нельзя. Сгинет она там, пропадет. И как Тэмулгэн не понимает?
Такун вспомнила, как мечтала в детстве стать лойманкой, долго мечтала, до самого замужества и еще потом иногда. Как учила она травы, как старалась выпытать у Виры слова заговоров, в какое отчаяние приходила, понимая, что все впустую, нет в ней силы, только и умеет, что детей рожать да вкусные пироги печь.
«Ладно, посмотрим еще, как схлестнется твоя воля, муж мой, с волей твоей дочери. Та ведь если заупрямится, то никому ее не сломить, даже тебе».
Но вечером сели ужинать, и Тэмулгэн сказал, уткнувшись взглядом в тарелку:
– Тебе, дочка, надо в город поехать, у братьев пожить.
Тхока поперхнулась, Джалар посмотрела на отца удивленно, спросила осторожно:
– Зачем?
– Ну… город большой, красивый, может, понравится тебе.
Джалар посмотрела на маму, на бабушку. Отец ведь всегда был против городов! Сердился на братьев, что они там застряли, домой не едут. Такун незаметно пожала плечами, будто говоря: «Не знаю, что на него нашло, блажь какая-то, пройдет». Но заметила, что Тхока не нахмурилась, продолжает есть как ни в чем не бывало. Неужели Тэмулгэн уже поговорил с матерью, убедил ее?
– Почему ты меня прогоняешь? – спросила Джалар, и Такун еле сдержала вздох облегчения.
Тэмулгэн стукнул ложкой о тарелку.
– Не прогоняю я тебя! Вот надумала… Хочу, чтобы ты мир повидала, поучилась чему…
Джалар зажмурилась. Такун смотрела на дочь и думала яростно: «Ее мир – лес, река, Явь-гора, родовое дерево, деревня. Она умеет варить кашу и булсу, печь пироги, доить коров, ткать и вышивать, знает много песен, которые могут заговорить несильную боль, она может посадить и вырастить огород, нарубить дров, затопить баню, умеет веники вязать и теплые носки из шерсти, что сама спряла, умеет узнавать следы зверя и птицу по голосу, она и буквы знает, легко складывает их в слова! Чему ей учиться в городе? Зачем?»
– Поедешь, и все, – сказал отец.
И Джалар кивнула.
– Ладно, – сказала ее малышка, ее звездочка, радость ее. – Поеду.
– А потом вернешься, найдем тебе хорошего мужа, самого лучшего охотника выберу для тебя.
Джалар покраснела и быстро-быстро начала есть кашу. Ох! Уже и влюбилась? В кого же это?
Зажечь солнце
Шагал Лось, нес на рогах луну. Зашел он в Небесное озеро, что никогда не замерзает, не заметил Щуку, споткнулся и уронил луну в воду. Проглотила Щука луну, стала плавать с ней в животе, весну вынашивать. Пока плавает с луной в животе Щука по Небесному озеру, Лось по лесу бродит, ищет логово, где спит Рысь. Рысь спит, а под боком у нее зреет новое солнце. Крякнет Утка, выплюнет Щука луну, подхватит ее Лось на рога – тут и зиме конец. А пока – стоят ночи длинные, студеные, дни – короткие, морозные. Навь косы расплела, укрыла своими волосами все пастбища, все леса, все озера…
На Йолрун в доме Тэмулгэна и Такун, как всегда, собралось много народу. Пришли сестры Такун с детьми, пришли друзья Тэмулгэна, пришли все, кто по старой привычке считали Тхоку