Я сделал паузу, позволив Изе переварить эту мысль.
— А Аглая Степановна? — продолжал я, и усмешка моя стала еще шире. — Теперь к ней прибежит Рекунов, и что он ей доложит? Что мелкий аферист Тарановский, оказывается, нарасхват. Что тот самый Сибиряков, который вчера ей пел про то, что на Бодайбо нет золота, сегодня самолично прибежал в трактир и, разыскав меня, обещал любое оборудование, лишь бы войти в долю. И что на горизонте маячит еще и третий претендент, какой-то Лопатин, да и в столице у него знакомства есть. Как знать, Изя, как знать… Может, наша суровая купчиха еще и передумает. В конце концов, сто двадцать тысяч — это, конечно, деньги. Но миллионы, которые она может потерять, — совсем другой коленкор.
И, пока Шнеерсон с круглыми глазами осознавал значение случившегося, я хлопнул его по плечу и, жестом подозвав полового, заказал шампанское.
— Так что расслабься, друг мой. Мы только что вышли сухими из воды, да еще и заставили двух щук самих бороться за право прыгнуть к нам в ведро. У нас теперь аукцион из дольщиков, Изя! Настоящий аукцион!
Глава 10
Глава 10
На следующий день события завертелись со стремительностью хорошо смазанного механизма: не успели мы с Изей допить утренний чай, как в дверь нашего номера на постоялом дворе постучали. На пороге стоял Рекунов, как всегда, прямой и невозмутимый. Вежливо поклонившись, он молча протянул мне сложенную вдвое записку с сургучной печатью и, не дожидаясь ответа, ушел. Я сломал сургуч. Аккуратным, бисерным почерком Аглаи Степановны было выведено всего несколько слов: «Господин Тарановский, почту за честь нынче видеть Вас у себя по делу, не терпящему отлагательства».
Я передал записку Изе. Он пробежал ее глазами, и на его лице расцвела хитрая, довольная улыбка.
— Ну что, Курила? Аукцион открыт? — спросил он, понизив голос. — И какие будут ставки, как думаешь?
— Аукцион идет на повышение, Изя, — усмехнулся я. — Тут уж можешь не сомневаться!
Через полчаса я уже входил в знакомый особняк. Меня проводили в тот же кабинет, где происходило неприятное объяснение. Но атмосфера сегодняшней встречи была совеем иной.
Аглая Степановна сидела на тахте. На ней было элегантное домашнее платье из темно-синего бархата с кружевными манжетами, и имела купчиха почти беззащитный вид. Но я не обманывался: несомненно, передо мной все та же хищница, просто сменившая боевую раскраску на маску раскаяния.
Она махнула рукой на место рядом с собой.
— Владислав Антонович, — начала она, не ожидая, пока я заговорю. Ее голос был тихим и проникновенным. — Я осмелилась просить вас прийти, помня ваше рыцарское великодушие.
— Простите, но я что-то не припоминаю, какие из моих действий могли бы навести вас, сударыня, на мысль о моем «великодушии»! — искренне удивился я.
Аглая на эту шпильку в свой адрес лишь примиряющее улыбнулась.
— Прошу вас, простите меня. Всему виной моя доверчивость и… эмоциональность, вас долго не было, и я успела надумать всякого.
Она сделала паузу, глядя на меня немного снизу вверх своими темными, умными глазами, в которых сейчас плескалась искусно разыгранная печаль.
— Я так сожалею, что поддалась чужому влиянию, поверила наветам завистников. Мой гнев был слепым и несправедливым. Я вела себя… недостойно. Но можем ли мы забыть эту досадную размолвку? Мне хотелось бы возобновить наши добрые отношения!
Я молча и оценивающе рассматривал ее. Да, в ее голосе звенели нотки искреннего, казалось бы, раскаяния, а во взгляде читалась мольба о прощении. Но я давно уже научился не доверять первому впечатлению, особенно когда речь шла о людях, привыкших ворочать миллионами. Весь этот спектакль с «женской легкомысленностью» был разыгран для одного зрителя — для меня. И целью его было не только примирение, но и желание вернуть себе место в игре, из которой она так поспешно вышла вчера. Видимо, Рекунов доложил все по форме: как о встрече, так и о словах, что услышал.
Моим первым порывом было — напомнить ей о вчерашних оскорблениях, о требовании неустойки, но это быстро прошло. Да, ее нужно было наказать за недоверие, за то, что она так легко поверила Сибирякову. Но, с другой стороны, ее ведь действительно обманули, и сделал это не какой-то там уличный мошенник, а один из самых влиятельных людей в Сибири. Любой на ее месте мог бы дрогнуть!
К тому же, как ни крути, она уже была частью дела. Призрачной, неофициальной, но частью. Ее имя было вписано в учредительные документы ловкой рукой Изи. Вычеркнуть ее сейчас — значило обречь себя на необходимость переделывать все документы, заново проводить все согласования в столице. Это потеря времени.
И тут я подумал: а почему бы, собственно, и не вернуться к начальному плану? Да, она, можно сказать, предала меня. Но что такое предательство в большом бизнесе? Сегодняшний враг — завтрашний партнер. Здесь нет друзей, есть только временные союзы и общие интересы. Полагаться в полной мере нельзя ни на кого. Этот жестокий урок я усвоил еще в прошлой жизни.
Она предала меня, потому что сочла мой проект пустышкой. Но теперь, когда узнала правду, ее интерес стал еще сильнее, чем раньше. И этот интерес, подкрепленный уязвленным самолюбием и желанием утереть нос Сибирякову, мог стать куда более прочным фундаментом для нашего партнерства, чем первоначальная слепая вера. Но, разумеется, на иных условиях…
— «Возобновить добрые отношения», Аглая Степановна? — наконец, произнес я, и мой голос в тишине кабинета прозвучал холодно и по-деловому. — Мы с вами не гимназистки, чтобы дружить или ссориться. Так что давайте говорить не о дружбе, а о деле. Что конкретно вы предлагаете?
Она поняла, что игра в «легкомысленную даму» окончена. Ее лицо мгновенно стало жестким, взгляд — собранным и цепким. Она вновь превратилась в ту железную купчиху, которую я знал.
— Хорошо, Владислав Антонович. К делу так к делу, — сказала она. — Я хочу вернуться в Общество. Но пересмотреть условия. Пять миллионов рублей — это колоссальная сумма.