Ванечка сидел на полу, на пестром домотканом коврике. Он больше не возился с ложкой — теперь у него была настоящая игрушка, деревянная лошадка на колесиках, которую я привез из Москвы. Он был так увлечен, что не сразу меня заметил.
Я тихо опустился на пол рядом с ним. Не на колени, как в первый раз, а просто сел рядом, скрестив ноги. Он поднял на меня свои серьезные глаза.
Я не говорил ни слова. Просто был рядом. Протянул руку и осторожно коснулся его мягких волос. Он не отстранился. Посмотрел на мою руку, потом снова на меня. Я взял с пола деревянный кубик и положил перед ним. Мальчик посмотрел на кубик, потом на меня, а затем своей маленькой, пухлой ручкой поставил его на спину лошадке.
И в этот момент вся моя ярость, жажда мести, все мои грандиозные планы по завоеванию мира показались чем-то мелким, суетным и бесконечно далеким. Было только это. Тепло натопленной избы, запах хлеба и маленький, сосредоточенно сопящий человек, который строил свой собственный, понятный лишь ему мир. И ради этого простого хрупкого мира я был готов на многое.
Я провел с ним так несколько часов, до самого вечера. Мы просто были вместе. А потом, когда Прасковья Ильинична унесла моего сына спать, я попрощался и вышел на мороз.
Вернулся на постоялый двор, когда над Тобольском уже сгущались сумерки. День был долгим и напряженным, но чувство теплоты после встречи с сыном еще не покинуло меня. У самого входа в трактир, словно из воздуха, возникла фигура Мышляева. Передо мной стоял собранный, подтянутый офицер, который коротким, по-военному четким поклоном приветствовал своего командира.
— Господин Тарановский, — доложил он ровным голосом. — Караван прибыл. Люди и грузы размещены на трех ближайших постоялых дворах. Все в порядке.
Новость была неожиданной и прекрасной. Я рассчитывал, что они доберутся не раньше чем завтра к вечеру.
— Отлично, — кивнул я, и холодный расчет мгновенно вытеснил все другие чувства. — Очень вовремя. Найдите Рекунова и господина Шнеерсона. Все ко мне в номер. Срочно.
Через десять минут мои «командиры» были в сборе. Изя, взволнованный и любопытный, Рекунов, спокойный и непроницаемый, и Мышляев, стоявший чуть поодаль с видом человека, четко знающего свое место. Я обвел их взглядом.
— Господа, — начал я без предисловий. — С этой минуты и до рассвета все наши люди должны быть в полной боевой готовности. Вы, Степан Митрофанович, и вы, господин Мышляев, объединяете своих людей. Вечером или ночью у нас могут быть гости!
Изя изумленно захлопал ресницами.
— Курила, я тебя умоляю, я таки ничего не понимаю, зачем? — вскинул он руки. — Ты же запустил официальный процесс! Губернатор, прокурор, епископ… Зачем нам эта ночная война?
— Именно, Изя. Я его запустил, — спокойно ответил я, подходя к окну и глядя в темноту. — И теперь главная заноза в заднице начальника тюрьмы Хвостова — это я. Он знает или узнает, что я здесь. И понимает, что завтра за ним придут. Такой человек, как он, загнанный в угол, вряд ли упустит возможность решить все кардинально. Не от смелости, а от страха. Он попытается убить меня сегодня ночью. Тогда у него будет возможность отбрехаться или откупиться и не понести полного наказания, а может, и избежать. А я? Да мало ли людей пропадет в Сибири.
— А почему ты думаешь, что его ещё не арестовали или они придут за тобой? — с какой-то навностью спросил Изя.
— Потому, что он человек не простой. И лучше провести пару бессонных ночей, чем стоять над вашими могилами, возможно даже над твоей! — произнёс я, посмотрев прямо ему в глаза.
В комнате повисла тишина. Изя побледнел. Рекунов и Мышляев, напротив, переглянулись с мрачным, профессиональным пониманием. Они знали этот язык — язык отчаяния и насилия.
— Он соберет своих самых верных псов, — продолжил я, — тюремных охранников, повязанных с ним грязными делами. И отправит сюда, чтобы заткнуть мне рот навсегда. И мы должны быть к этому готовы. Мы встретим их.
Поздний вечер опустился на Тобольск. Хозяин постоялого двора уже давно разогнал последних гуляк, и в общей зале трактира царила полутьма и тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в остывающей печи. Заведение было почти пусто.
Почти.
Я сидел за столиком в самом центре залы, освещенный одинокой сальной свечой. Передо мной стояла недопитая кружка чая. Я лениво перелистывал страницы старой, зачитанной газеты, изображая скучающего постояльца, которому не спится. Я был приманкой. Театральщина, но хотелось именно так, душа требовала.
Бойцы были повсюду. Я не видел их, но чувствовал присутствие. В густых тенях затаился Мышляев. За стойкой, положив голову на скрещенные руки, один из людей Рекунова. А у самого входа, в темном углу, стоял сам Степан Митрофанович, слившись с темнотой, рядом были и остальные.
Я знал, что Хвостов, начальник тюрьмы, не сможет уснуть этой ночью. Страх — плохой советчик. Он заставит его действовать глупо, прямолинейно — и попытаться убрать меня.
Дверь трактира, которую сегодня не запирали, тихо скрипнула…
Глава 7
Глава 7
В проеме один за другим выросли семеро. Плотные, уверенные в себе мужики в полувоенной одежде, из тех, что служат тюремной охраной или ходят в подручных у мелкого начальства. Они не таились, напротив, их походка была наглой, хозяйской. Они привыкли иметь дело с арестантами, которые в большинстве своем и слова не могут против сказать.
Главный, коренастый унтер с бычьей шеей, зыркнул по сторонам, его взгляд скользнул по спящему за стойкой человеку Рекунова, задержался на пустых столах и, наконец, остановился на мне.
Я сидел в самом центре полутемной залы, освещенный одинокой сальной свечой. Демонстративно не обращая на них внимания. Идеальная приманка.
— Это он? — глухо спросил один из вошедших.
— Он, — подтвердил унтер и двинулся вперед, расстегивая на ходу тулуп, чтобы удобнее было достать оружие. — Эй, милсдарь, разговор есть.
Они расходились полукругом, собираясь взять меня в кольцо. Думали, что это будет легко.
И в этот момент полумрак трактира ожил.
Это не было похоже на драку. Это было похоже на работу хорошо отлаженного механизма. Тень, отделившаяся от стойки, метнулась в сторону. Раздался короткий, влажный удар, и один из нападавших без звука