Уже очевидно: уверения правительства, что банки хватает на сорок тысяч доз смерти для спермы, или на сорок тысяч сношений, оправданны. Пена – всюду, по лодыжку, местами по колено, и продолжает хлестать.
Бела распростерлась на спине на полу атриума, воткнувшись головой в мягкие складки плоска.
Чайб медленно поднимается и ненадолго замирает, озирается: колени подогнуты, готов отскочить от угрозы, но надеется, что не придется, потому что ноги обязательно подведут.
– Стоять, грязный ты сукин сын! – ревет папаша. – Я тебя убью! Как ты мог так поступить с моей дочерью!
Чайб следит, как тот переворачивается, будто кит в бурном море, и пытается подняться на ноги. И вновь отправляется вниз, ухнув, словно раненный гарпуном. У мамы получается не лучше.
Увидев, что путь открыт – Бенедиктина уже успела где-то пропасть, – Чайб скользит через атриум до незапененного пятачка у выхода. С одеждой, накинутой на руку, и все еще не выпустив из рук растворитель, он свободно шагает к двери.
И вот тут Бенедиктина зовет его по имени. Он оглядывается и видит, как она выскальзывает из кухни. В ее руке – высокий стакан. Что это она удумала? Уж точно не угостить выпивкой.
Затем она семенит на сухой участок пола и с криком шлепается. Но содержимое стакана все-таки находит свою цель.
Чайб кричит, почувствовав кипяток: больно, будто его обрезают без анестезии.
Бенедиктина смеется на полу. Чайб подскакивает и вопит, уронив банку и одежду, схватившись за ошпаренное, но наконец берет себя в руки. Прекращает свою пляску, хватает Бенедиктину за правую руку и тащит на улицы Беверли-Хиллз. Этим вечером там хватает людей – и все следуют за двоицей. Чайб останавливается, только когда доходит до озера и окунается, чтобы остыть, – заодно прихватив с собой Бенедиктину.
Когда они наконец выползают из озера и сбегают домой, толпе еще долго есть о чем поговорить. Люди болтают и смеются, глядя, как санэпидем очищает озеро и улицы от пены.
– Я потом месяц ходить не могла! – кричит Бенедиктина.
– А ты заслужила, – говорит Чайб. – Тебе не на что жаловаться. Ты сказала, что хочешь от меня ребенка, и не шутила.
– Да я была не в себе! – отвечает Бенедиктина. – Нет, я была в себе! Но я такого не говорила! Ты меня обманул! Ты меня заставил!
– Я бы никого не стал заставлять, – говорит Чайб. – И ты это знаешь. Завязывай ныть. Ты самостоятельный человек, и ты дала согласие по своей воле. У тебя же есть свобода воли.
Встает со своего стула Омар Руник, поэт. Это высокий и стройный бронзовокожий юнец с орлиным носом и очень полными красными губами. Его кудри подстрижены в форме «Пекода» – легендарного судна, что несло безумного капитана Ахава, его безумную команду и единственного выжившего после встречи с белым китом – Измаила. У куафюры есть бушприт, борта, три мачты, нок-реи, даже свисает с балок шлюпка.
Омар Руник аплодирует и кричит:
– Браво! Философ! Свобода воли есть: свобода воли искать Вечные Истины – если они существуют – или же Погибель и Проклятье! Я выпью за свободу воли! Тост, господа! Встаньте, Юные Редисы, тост за нашего предводителя!
И так начинается
Безумное бормопитие
– Я предскажу тебе будущее, Чайб! – зовет Мадам Трисмегиста. – Узнай, что говорят тебе в картах звезды!
Он усаживается за ее стол, его друзья торопятся сгрудиться вокруг.
– Ну ладно, Мадам. Как мне теперь расхлебывать эту кашу?
Она тасует колоду и переворачивает верхнюю карту.
– Господи! Туз пик!
– Долгая дорога!
– Египет! – восклицает Руссо Красный Ястреб. – О нет, туда тебе не стоит, Чайб! Отправляйся лучше со мной туда, где бродят бизоны…
И следующая карта:
– Скоро ты встретишь смуглую красавицу.
– Чертова арабка! О нет, Чайб, этого не может быть!
– Скоро ты заслужишь великие почести.
– Чайб получит грант!
– Если я получу грант, то мне не придется ехать в Египет, – замечает Чайб. – Мадам Трисмегиста, при всем уважении – это все какая-то чушь.
– Не насмехайтесь, молодой человек. Я не компьютер. Я чувствую спектр психических вибраций.
Карта.
– Тебя ждет большая опасность, физическая и моральная.
– Это и так минимум раз в день, – отвечает Чайб.
Карта.
– Близкий тебе человек умрет дважды.
Чайб бледнеет, берет себя в руки и говорит:
– Трус умирает тысячу раз.
– Ты будешь путешествовать во времени, отправишься в прошлое.
– Чума! – восклицает Красный Ястреб. – Вы сегодня превзошли саму себя, Мадам. Осторожней! У вас так будет психическая грыжа, придется носить эктоплазменный бандаж.
– Глумитесь сколько хотите, придурки, – говорит Мадам. – Миров больше, чем один наш. Карты не врут – только не когда их раскладываю я.
– Гобринус! – зовет Чайб. – Еще кувшин пива для Мадам.
Юные Редисы возвращаются за свой стол – диск без ножек, висящий на гравитационном поле. Бенедиктина обжигает их взглядом и возвращается к шушуканью с остальными интимейджерами. За другим столиком – Пинкертон Легран, правительственный агент: он сидит лицом к ним, чтобы снимать на фидо под его односторонним пиджаком. Они знают, что он делает. Он знает, что они знают, и уже доложил об этом начальству. Он хмурится при виде входящего Фалько Аксипитера. Леграну не по душе, когда в его дело влезает агент из другого департамента. Аксипитер даже не глядит на Леграна. Заказывает чайник и делает вид, что бросает в него таблетку, которая в химической реакции с танином дает Би.
Руссо Красный Ястреб подмигивает Чайбу и говорит:
– Правда думаешь, что весь ЛА можно парализовать одной бомбой?
– Тремя! – громко заявляет Чайб, чтобы его отчетливо слышало леграновское фидо. – Одна – для контрольной панели завода по опреснению воды, вторая – для запасной панели, а третья – для узла труб, по которым вода идет в водохранилище на 20-м уровне.
Пинкертон Легран бледнеет. Осушает свой стакан виски и просит еще, хотя и так уже перебрал. Нажимает на кнопку на своем фидо, послав код угрозы тройного уровня. В штабе мигают красные огоньки; гремит гонг; начальник просыпается так резко, что падает с кресла.
Аксипитер тоже все слышит, но сидит неподвижно, мрачно и задумчиво, как диоритовый рельеф фараоновского сокола. Истинного мономана не отвлечь болтовней о затоплении ЛА, даже если слова перейдут в действия. Он напал на след Дедули и пришел сюда, чтобы воспользоваться Чайбом как ключом к дому. Одна «мышка» – так он называет про себя преступников, – одна мышка забежит в норку другой.
– И когда мы перейдем к действию? – спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб