Он потянулся мысленной рукой и настроил фигуральное радио внутрь себя, сменяя пустую волну внешней вселенной на еще не знакомую волну собственного тела – внутренней вселенной, где для его разума находился единственный выход из хаоса.
Он настраивал, возился, боролся, чувствовал, как его разум понемногу продавливает поверхность толщиной всего в атом. Он бился с ней – воображаемой прозрачной мембраной между разумом и внутренней вселенной, мембраной, что растягивалась, поддавалась, истончалась… и наконец прорвалась. Его мысленное тело, словно Алиса в Зазеркалье, ступило в прореху и встало на той стороне.
Гаррисон Винтергрин был в собственном теле.
И это был мир чудес и мерзости, величественного и смехотворного. Точка зрения Винтергрина, которую его разум приравнивал к телу внутри настоящего тела, оказалась среди целой огромной паутины пульсирующих артерий, словно в какой-то системе чудовищных шоссе. Аналогия выкристаллизовалась. Паутина стала шоссе, и Винтергрин по нему ехал. Раздутые мешки что-то сбрасывали в оживленный трафик: гормоны, отходы, питательные вещества. Мимо проносились белые кровяные тельца, как безумные такси. Эритроциты катили спокойно, как апатичные бюргеры. Движение становилось оживленней и медленней, будто на шоссе через город в час пик. Винтергин все ехал и искал, искал.
Повернул налево через три полосы и направился прямиком к лимфоузлу. И тут увидел – гора белых клеток, словно авария сразу двенадцати машин, а навстречу ему мчался ухмыляющийся мотоциклист.
Черный мотоцикл. Черная кожаная одежда. Черное – непроницаемо черное – лицо байкера, не считая двух горящих красных глаз. И сияющими алыми гвоздями впереди и сзади на черной косухе надпись: «Ангелы карциномы».
С бешеным криком Винтергрин понесся на мысленной машине по гипотетическому шоссе прямо навстречу воображаемому мотоциклисту – раковой клетке.
Хрясь! Бац! Хлоп! Машина размазала мотоцикл, и байкер взорвался облаком мелкой черной пыли.
Винтергрин носился взад-вперед по шоссе кровеносной системы, гонял по артериям, летел по венам, пробирался через узкие капилляры в поисках мотоциклистов в черном, Ангелов карциномы, измельчая их в пыль под колесами…
И очутился в темном сыром лесу своих легких, где скакал на мысленном белоснежном коне с воображаемым копьем чистого света в руках. Из кривых наростов больших альвеолярных деревьев повыползали зверские черные драконы с кроваво-красными очами и змеиными красными языками. Святой Винтергрин пришпорил коня, опустил копье и пронзал чудище за шипящим чудищем, пока наконец не освободил священную легочную чащу от драконов…
Он летел в какой-то сырой пещере, над ним – расплывчатые очертания огромных органов, внизу – бесконечное пространство блестящей и скользкой брюшинной равнины.
Из-за большого бьющегося сердца с ревом показалась эскадрилья черных истребителей с алой буквой «Р» на крыльях и фюзеляже.
Винтергрин поддал газу и помчался в битву, пролетел над врагами, поливая их огнем своих пулеметов, и сначала по одному, а потом целыми пачками они сыпались горящими обломками на брюшинную полость…
В тысяче обличий и форм на него нападали черные и красные твари. Черный – цвет забвения; красный – цвет крови. Драконы, байкеры, самолеты, гады морские, солдаты, танки и тигры в кровеносных сосудах, легких, печени, грудной полости и мочевом пузыре – все сплошь Ангелы карциномы.
И Винтергрин бился с ними в мысленных сражениях в равном числе инкарнаций: водитель, рыцарь, пилот, водолаз, солдат, махут – всегда с угрюмой и жестокой радостью усеивая поля боя своего тела черной пылью павших Ангелов карциномы.
Бился и бился, убивал и убивал, пока наконец…
Наконец он очутился по колено в море пищеварительной кислоты, что лизало стены затхлой промозглой пещеры его желудка. И к нему на хитиновых лапках семенил чудовищный черный краб с кроваво-красными глазами – коренастый, примитивный.
Щелкая клешнями, что-то вереща, краб спешил по желудку к нему. Винтергин остановился, по-волчьи оскалился и подскочил высоко в воздух, приземлившись обеими ногами точно на твердый черный панцирь.
Словно высушенная на солнце тыква – хрупкая, пустая, – краб проломился под весом и рассыпался в пыльные дребезги.
И Винтергин остался один – наконец один, наконец торжествующий, когда первый и последний Ангел карциномы наконец изгнан и побежден.
Гаррисон Винтергрин, один в собственном организме, торжествующий и вновь ищущий новые миры, которые можно покорить, ждал, когда закончится действие препарата, ждал, когда вернется в мир, что всегда был у его ног.
Все ждал, ждал и ждал…
Загляните в лучшую лечебницу в мире – и найдете там Гаррисона Винтергрина, который стал Безумно Богатым, Гаррисона Винтергрина, который Творил Добро, Гаррисона Винтергрина, который Оставил След в Песках Времени, Гаррисона Винтергрина – кататонического овоща.
Гаррисона Винтергрина, который вошел в собственное тело, чтобы бросить вызов Ангелам карциномы, – и победил.
И не может выйти обратно.
Послесловие
Рак. Рак стал словом, что произносят шепотом, словом мифическим, словом магическим, словом непристойным; рак, простите меня за выражение, – это чума XX века. Лишь видные общественные деятели избегают его ужасов, как вам скажет любой газетный некролог: «скончался после долгой тяжелой болезни» или «умер по естественным причинам». Это ракообразное лишилось пропуска даже в самые чуткие колонки по астрологии, а его кусок зодиакального пирога отдали «Детям Луны»: власть имущие решили, будто напоминание двенадцатой доле их читателей, что они родились под знаком клеточного безумия, – нехорошо для тиражей, не говоря уже о пищеварительном тракте.
Ну и что не так с этим вашим раком? (Вы прочитали слово «рак» уже шесть раз. Еще не нашли у себя подозрительные родинки?) Опрос «Гэллап» показывает, что семеро из десяти американцев предпочтут раку третью стадию сифилиса. Такая непопулярность явно должна быть заслужена, но чем? Только тем, что рак – это когда ваш собственный организм пожирает самого себя, как раненая гиена? Просто тем, что рак – это психоз на клеточном уровне? Лишь тем, что рак необъясним и неизлечим на уровне объективной реальности?
А, но не будем забывать о реальности мифической. Как можно бороться с мифом? Черную магию можно победить только белой. Не может ли рак быть психосоматическим (сложно придумать слово волшебней), физическим проявлением некого психического вампиризма? В конце концов, это наивысший каннибализм: твое тело ест само себя, клетка за клеткой.
Разве не хочется вовсе забыть об этой мрачной неприятной теме и думать о чем-нибудь поприятней – например, газовых духовках, или талидомиде, или ограниченной термоядерной войне на упреждение?
В конце концов, как говорит Генри Миллер в предисловии к «Подземным»: «Рак! Шмак! Лишь бы быть