Я сбросил скорость, стараясь не забуксовать на размокшей обочине. Окно со скрипом, похожим на стон старика, опустилось, впустив в салон влажный, густой коктейль запахов: хвои, бензина, озона от проводов и чего-то еще, неуловимого, древнего, как сама трасса. — Подбросить? — крикнул я сквозь шум дождя, стараясь перекрыть его барабанящую какофонию.
Она повернулась. Не резко, а плавно, как будто ее тело не подчинялось законам инерции. Бледное лицо, почти лунное, было усыпано веснушками, похожими на крапинки грязи. Зелёные глаза — не яркие, сочные, а будто припудренные пеплом, потускневшие. В них не читалось ни страха, ни надежды, ни даже обычного человеческого любопытства. Только… ожидание. Глубокое, терпеливое, как у существа, которое ждет веками. — Если в сторону Питера — то да, — ответила она тоном, каким говорят о давно назначенной встрече, о которой все договорились молча. Голос был ровным, лишенным всяких эмоциональных перепадов, как голос диктора на радио.
Через минуту она сидела рядом, вплотную. Запах дешёвого шампуня с фруктовым оттенком и ночного, промозглого воздуха смешался с горечью остывшего кофе из термоса, стоявшего между сиденьями. Она не пошевельнулась, не устроилась поудобнее — просто оказалась там. — Я Ольга, — представилась она, застёгивая ремень чётким, отточенным движением. Так делают те, кто давно перестал бояться и для кого ремень — не мера предосторожности, а бессмысленный ритуал. — Марк, — автоматически ответил я, возвращая машину на трассу, с трудом отрывая взгляд от дороги и ее странного пассажира. Пальцы сжимали руль так, что костяшки побелели. Она кивнула, не поворачивая головы, не глядя на меня. Ее взгляд был прикован к размазанному лобовому стеклу. — Я знаю.
Машина дёрнулась, будто я резко врезал ногой в тормоз, хотя моя нога лежала на полу, не касаясь педалей. Мое сердце подпрыгнуло до горла. — Что?! — голос сорвался в хрип, чужой и слабый. Ольга продолжала смотреть в окно. Будто не произносила ни слова. Будто мой испуг был ей так же безразличен, как стук дождя по крыше.
Я резко, почти судорожно, бросил взгляд в зеркало заднего вида — и застыл. Свет фар выхватывал из темноты салона четкие, резкие тени: мою — на спинке сиденья, даже ее рюкзак, брошенный на заднем сиденье, отбрасывал размытое, но узнаваемое пятно. Но рядом… Рядом с местом, где сидела Ольга… Её тени не было. Только мгла, густая, непроглядная, как мазут, поглощающий свет. Пустота, где должна была быть тень.
— Вы что, из тех самых? — сквозь зубы процедил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине, несмотря на душный салон. — Вампиры, пришельцы или, может, из налоговой? Последнее страшнее всего. Она рассмеялась — коротко, сухо, как треск перегоревшей лампы накаливания. Звук был резким, неприятным, неестественным в этом замкнутом пространстве. — Я из девяносто третьего года.
Дождь усилился, забарабанил по крыше уже не просто очередью, а пулеметной очередью, заглушая даже гул мотора. Капли слились в сплошную водяную завесу. — Это как понимать? — голос осел в пересохшем горле, стал хриплым, как у курильщика с тридцатилетним стажем. Ольга повернулась. Свет встречных фар на миг высветил ее лицо, сделав его почти прозрачным, но глаза… глаза оставались черными. Абсолютно черными. Бездонными. В них не отражалось ни лобовое стекло, ни мои испуганные глаза, ни огни встречных машин. Только пустота. — Буквально. Ты уже начал догадываться, как устроен мир. После «Привала». После того, что ты там увидел. После того, что увидело тебя.
Я сглотнул ком в горле, который казался размером с кулак. Билет в кармане, зажатый в кулаке, вдруг стал обжигать кожу сквозь ткань джинсов, словно кусок радиоактивного материала. — А где твоя тень? — выдавил я, почти не слыша себя. Она улыбнулась — медленно, как будто улыбка требовала усилий. Улыбка была холодной, как ее глаза. Как будто играла в игру, где все карты уже давно лежат на столе открытыми. — Там же, где и твой отец, Марк.
Машину качнуло из стороны в сторону, словно нас протаранил невидимый, многотонный грузовик. Я вцепился в руль, глядя на абсолютно пустую, залитую дождем дорогу. — Откуда ты— Через два километра будет заправка, — перебила она ровным, бесстрастным голосом, не оставляя места для возражений. — Там старая, полуразрушенная телефонная будка. Даже не смотри в её сторону. Ни при каких обстоятельствах.
Я уставился на ее профиль, освещенный мигающими огнями приборной панели. Она снова отвернулась к окну. А в зеркале заднего вида… в зеркале ее отражение моргнуло. Медленно, неестественно. Хотя ее веки, на которые я смотрел сбоку, даже не дрогнули.
Шины шуршали по мокрому асфальту, как змеи. Я едва не пропустил поворот — рванул руль, машину бросило в сторону, на обочину, с визгом покрышек. Ольга инстинктивно вцепилась в подлокотник. Ее пальцы — точные, резкие, с коротко остриженными ногтями — впились в кожзам. Только… на подлокотнике не осталось ни единой вмятины. Ни следа. Будто ее пальцы были голограммой, призраком, не имеющим substance. — Из… чего? — выдавил я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Из года, — монотонно ответила она, глядя прямо перед собой. — Дата отправки: двадцать третье сентября девяносто третьего.
Я фыркнул, решив, что это просто очень мрачный, очень странный черный юмор. Пока она не достала из рюкзака, лежавшего у ее ног, старую фотографию. Пожелтевшую, с надорванными, потрепанными краями, как будто ее много раз доставали и рассматривали дрожащими руками. На снимке — мой отец. Не тот, которого я помнил — усталого, замкнутого. Он был молодым, в белом лабораторном халате, стоял рядом с гигантской металлической аркой, опутанной толстыми кабелями, похожей на портал в другое измерение. Его рука лежала на плече Ольги. Они оба улыбались. Отец — с гордостью, с огнем в глазах. Ольга — с хитринкой, с вызовом. На обороте, едва различимые чернила, дрожащим почерком: «Коллега. Погиб при испытаниях. 23.09.93»
— Где вы это взяли?! — голос сорвался, сорвался на визг. Холодный пот, как ледяные змеи, заструился по спине под мокрой футболкой. Погиб? Но он же просто ушел ночью… Ушел, не сказав ни слова… Или не ушел? — Оно было у меня всегда, — спокойно сказала она, как будто говорила о погоде. Она повернула снимок к тусклому свету салонной лампы. В углу фотографии, почти невидимый, стоял штамп: «Допуск № 3. Сектор 12».
Я резко, с визгом тормозов, свернул на обочину. Машина дёрнулась, заскрежетала, и двигатель заглох, оставив нас в тишине, нарушаемой только барабанящим дождем — монотонным, как метроном, отсчитывающим секунды до неизвестного. — Объясните. Сейчас же. — Трясущимися руками я достал билет из кармана, размахивая им перед ее лицом. «Москва-Ленинград. 23.09.1993». —