Виной тому было его лицо — пусть и интеллигентское, но с добрыми, открытыми глазами и не жёсткими, хотя и резкими чертами.
Капитан совсем не походил на офицера. Даже его манера держаться, которую демонстрировал нам Миронов, больше напоминала горделивую осанку артиста, чем солдатскую, вымученную в муштре выправку.
Но, честно сказать, моё внимание в большей степени привлёк не капитан. Лейтенант Иван Бледнов, служащий в должности замполита на заставе — вот кто стал объектом моего, скажем так, «изучения».
Это был худоватый и несколько костлявый, но широкоплечий человек. А ещё он выглядел болезненным. Его фамилия полностью оправдывала внешний вид лейтенанта. Иван был бледен и выглядел болезненным. Глаза его выражали полное безразличие ко всему происходящему. Говорил он мало, почти всегда молчал, а если и посматривал на нас, капитана или старлея Муху, то взгляд его был настолько пуст, будто бы он смотрел прямо сквозь окружавших его людей.
Будто бы почти постоянно оставался в собственных мыслях.
Раньше, в моей прошлой жизни, я не раз и не два видал офицеров, подобных этому. Встречались время от времени. Это были выгоревшие под гнётом ответственности, прошлых неудач или ранений люди. Люди, что фактически находились на службе, даже как-то выполняли свои обязанности, но по сути, мыслями и душой были не здесь. Не отдавались делу с полной отдачей. На это у них просто не было сил.
Я считал таких людей небоеспособными. Слабым звеном, которое требует замены. А ещё — человеком, которому требуется помощь. Помощь семьи, товарищей. Время на «перезарядку».
Да только на войне такого времени у них нет.
По всей видимости, и Бледнова некем было заменить. По крайней мере сейчас.
— И всё же, — не сдавался Муха, — вы меня, видимо, неверно поняли, товарищ капитан. Мы никак вас не обременим. Никак не помешаем вашей собственной деятельности в кишлаке. Единственное, что нам нужно — войти туда, не привлекая внимания. Всё. Дальше мы просто выполним свою работу и исчезнем так, будто нас и не было.
Миронов снял очки. Помассировал глаза.
— Давайте начнём сначала, — сказал он, возвращая маленькие очечки в тонкой оправе на нос. — Какого рода ваша работа? Что конкретно вы собираетесь делать?
Муха переглянулся сначала со мной, а потом с Волковым.
По его холодному, прищуренному взгляду я сразу понял — старший лейтенант не стремится делиться подробностями своей задумки с капитаном агитотряда. Возможно, он считал, что наша работа требует серьёзной секретности. Ну или просто не доверял едва знакомому офицеру.
Уже немного зная характер Мухи, я склонялся ко второму варианту. Более того, я бы даже не удивился, если бы Муха посчитал разглашение подробностей опасным ещё и в силу возможного слива врагу информации.
Прошедшие ночью события, казалось, сделали капитана ещё более недоверчивым. И пусть моя маленькая история о полковнике и заставила его задуматься, но это было лишь крошечное зерно сомнения, которое я заложил в его душу. Если мировоззрение Мухи и перевернётся, то уж точно в силу иных обстоятельств. И я боюсь, обстоятельства эти будут достаточно тяжёлыми.
Муха ответил не сразу. Наверное, он бы и не отвечал вовсе, если бы его не спрашивал старший офицер, да ещё такой, от которого зависит не просто успех, а сам шанс того, что операция состоится.
— В кишлаке действует несколько информаторов, — проговорил Муха. — Нам необходимо тайно встретиться с ними, узнать, что слышно. Что говорят местные.
Миронов смотрел на Муху внимательно. Потом, поджав тонкие, бледноватые губы, сказал:
— Я слышал, сегодня ночью у вас был бой. Видел эвакуацию вашего раненого человека. Позвольте узнать, рейд как-то связан с событиями, что имели место минувшей ночью?
— Да, — решился ответить Муха.
Миронов снова вздохнул. Посмотрел на витавшего в облаках Бледнова. Замполит почувствовал на себе чужой взгляд и медленно, словно какой-то несмазанный агрегат, поднял голову. Посмотрел на Миронова в ответ.
— Скажите честно, — Миронов снова обратился к Мухе. — Речь ведь идёт совсем не о вопросах к вашим информаторам. Речь идёт о допросах.
Муха нахмурился.
— Я прекрасно понимаю, что бы ни произошло сегодня ночью, — продолжал капитан, — это пошло не по плану. И вы стремитесь понять, почему ваш план сорвался. А ещё — вы очень злы. Я прекрасно это вижу.
— Мы говорим не обо мне, товарищ капитан, — Муха попытался скрыть раздражение в голосе, но у него это не очень получилось.
Проницательный Миронов заметил изменение тона и покачал сам себе головой.
— А я и не говорю о вас, — сказал капитан. — Я говорю о моей собственной работе. И о том, что после того, что сделал ваш солдат этой ночью, она подорвана.
Теперь Муха даже не пытался скрыть своего удивления. Лицо Волкова же просто вытянулось в настоящем изумлении.
Даже молчаливый Бледнов заинтересовался разговором.
— Да. Я всё знаю. Новости расходятся быстро, — покивал Миронов. — Уже вся застава шепчется о том, что один из ваших бойцов убил афганского ребёнка. Сами того не зная, вы полностью обнулили результаты нашей работы. Ведь об этом очень скоро узнают и в других поселениях. И скажите мне на милость, как нас станут встречать там после таких новостей? Ведь ребёнок погиб не случайно. Его убила не случайная мина. Не случайный снаряд. Его намеренно застрелил советский боец.
Муха молчал, подыскивая слова.
Но капитан продолжал говорить:
— Если раньше афганцы встречали нас с миром. Как гостей, пусть в этом их радушии и было мало искренности, то что будет теперь? По правде говоря, я и сам не знаю, как примут нас местные жители, когда завтра утром мы зайдём в кишлак. Возьмутся ли они за оружие? Или же всё обойдётся? Вот скажите мне, как считаете вы? Возьмутся или нет?
Капитан Миронов пристально смотрел на Муху. В его вопросе не чувствовалось никакого подвоха. Взгляд оставался открытым и искренним. Казалось, командир агитотряда действительно ждал от Мухи правдивого ответа.
— Этого я не могу знать, товарищ капитан, — сказал Муха.
Слова его не прозвучали как оправдание. В них не было даже никакого сожаления. Только жёсткая констатация факта.
— Я так и думал, — с лёгкой горечью в голосе ответил капитан. — В таком случае я не уверен даже в нашей безопасности. Что уж говорить о безопасности ваших людей. Тем более не могу сказать, чем закончится ваша деятельность. Одно неверное движение — и может вспыхнуть