Бремя власти III - Иван Ладыгин. Страница 21

картинках «Николай» (а Песец-то знал, кто скрывался за этим именем!) изображался то добрым великаном, раздающим хлеб крестьянам, то грозным воином, попирающим ногой дракона с надписью «ЛИР».

Хриплый смех вырвался из груди Песца. Он тряхнул седой гривой, отчего золотые зубы блеснули в полумраке.

— Ну надо же, — проворчал он, стряхивая пепел в массивную пепельницу в виде медвежьей головы. — Кто б подумал, что парнишка Соломон, который у меня паспорт фальшивый брал да демонов жрал как семечки, окажется самим… государем-императором! Вот так сюрприз, вашу мать! Я-то думал, наследника себе из него сделать, ан глядь — он сам всех нас по наследству получил!

В памяти всплыл тот вечер в «Берлоге», когда Соломон, тогда ещё просто Козлов, впервые показал клыки, разогнав шайку грабителей. А потом — как он, не моргнув, вырезал сердца Князей Бездны и… съел. Песец тогда почувствовал ледяную струйку страха вдоль позвоночника. Теперь этот страх сменился странной смесью гордости и осторожного уважения. Поставить на такого — это не просто удача. Это судьба.

Дверь кабинета с грохотом распахнулась, на пороге выросли три фигуры. Знакомые морды: Костян «Кость» — долговязый, рыжий мужик с веснушками на лице; Васька «Борщ» — коренастый, с бычьей шеей и вечно красным носом; и самый юркий — Лёха «Шнырь», с хитрющими глазками-щелочками. Братки. То, что осталось от основ. От них повеяло потом, дешёвым табаком и вечной готовностью к действию.

— Босс! — хором бухнули они.

Песец хмыкнул, указывая трубкой на пачку листовок на столе.

— Берите, орлы. Свежая макулатура от «доброжелателей». Про нашего батюшку-царя.

Кость неуклюже подхватил пачку, Борщ с любопытством разглядывал картинку с драконом. Шнырь тут же начал листать, шевеля губами.

— Задание простое, — продолжил Песец, выдвигая ящик стола. Звонко грохнула связка монет, потом ещё одна. — Идёте по всем кабакам, штофным, портовым тавернам — от «Весёлого Рыбака» до «Гнилого Якоря». Берёте столик. Заказываете выпивку. Много выпивки. И начинаете вещать. Громко. О том, какой у нас царь молодец! Как он дворянскую сволочь на место поставил! Как войну с бунтовщиками-подлецами ведёт! Как порядок наводит! — Он стукнул кулаком по столу, заставив монеты подпрыгнуть. — Слово «император» будете произносить через каждые три фразы, как молитву! Понимаете задачу?

— А как же, босс! — заулыбались братки, карманы их брюк уже оттопыривались от монет. — Вещать-то мы умеем!

— Ещё как умеем! — подхватил Борщ, потирая руки. — Словно канарейки запоём!

— А ежели кто, — голос Песца стал тише, но в нём зазвенела старая, знакомая сталь, — вдруг язык распустит и начнет возражать? Про то, что царь, мол, не царь, а демон? Или что ЛИР — это свет в окошке? Или ещё какую несусветицу сморозит?

Он сделал паузу, втягивая дым из трубки. Глаза братков загорелись хищным, предвкушающим блеском.

— Тогда, — Песец выпустил густое облако дыма, — вы его… патриотично предупреждаете. Тихонечко. На улице. В подворотне. Чтобы другим неповадно было супротив государя-императора языком молоть. Понятно?

— Понятно, босс! — хором ответили мужики, уже мысленно прикидывая маршрут и выбирая первые жертвы. — Чисто сработаем!

— Тогда валите! — махнул рукой Песец. — И чтоб к утру весь Питер знал — Николай Третий наш батюшка, и мы за него горой!

Громко споря о том, с чего начать, братки вышли из кабинета. Песец усмехнулся. Старые добрые методы. Просто теперь они служили не криминалу, а… Императору. Жизнь — это чертов каламбур!

Он допил коньяк, потянулся к массивному стационарному телефону на столе. Набрал длинный, знакомый номер. Послышались гудки. Потом заскрипел хриплый, старческий голос.

— Я вас слушаю.

— Дед Максим? Это Степан. Как там у вас, в белокаменной? Не разбомбили ещё Кремль ваши республиканцы?

— Песец? — голос в трубке фыркнул. — Живём, не тужим. Порядок наводят. Народ вздохнул свободно. А ты, слышь, не на того ставишь, дружок. Твой чудо-царь в Зимнем отсиживается, а сюда скоро настоящая власть придёт. ЛИР, браток, ЛИР — это сила! Твой Николка — пустое место. Обыкновенная пешка. Сдохнет как щенок под забором. Тебе бы сообразить, пока не поздно, к сильным примкнуть…

Песец слушал, его единственный карий глаз сузился до щелочки. На губе заплясала та самая ухмылка, от которой по спине пробегал холодок даже у видавших виды братков.

— К сильным, говоришь? — перебил он мягко, почти ласково. — Ну-ну, Максимыч, старый ворюга… Ты ж меня знаешь. Я ставку делаю всегда один раз. Заднюю не включаю. И ставлю я сейчас на того, кто демонов ест на завтрак. А твои «сильные»… — он сделал паузу для драматизма, — они от одного вида крови в обморок падают. Посмотрим, дед. Посмотрим, кто кого под забором найдет. Держи ухо востро.

Он бросил трубку, не дожидаясь ответа. Ухмылка не сходила с его лица.

В этот момент дверь кабинета снова распахнулась, впустив в помещение аромат женских духов и заразительный смех. Ворвались две юные ракетки — Настюша и Катенька, его дочери-погодки.

Настюша была очень похожа на мать: яркая стройная блондинка, с дерзкими зелеными глазами.

Катенька же относилась к разряду жгучих брюнеток. Ее лукавые карие глазки с любовью глядели на отца. Она была миниатюрной копией самого Степана в юности.

А следом, с достоинством королевы, вошла Маруся. Высокая, статная, роскошная женщина со светлыми волосами. У нее было красивое лицо, которое не портили ни годы, ни знание жизни. Его муза. Вор в законе не мог иметь официальной жены, но Маруся была больше, чем жена. Она была его скалой, его совестью и его вечной страстью.

— Папка! — повисли на нем дочери. — Сидишь тут, как сова! Скучно!

— Степа, солнышко, — Маруся подошла, обняла сзади, поцеловала в макушку. От неё исходило то самое тепло родного человечка. — Вылезай из своей берлоги. Девчонки с утра ноют — по магазинам хотят. А мне новую шубку к зиме присмотреть надо. Порадуй семью.

Песец засмеялся, обнимая дочерей и глядя в глаза Марусе. Весь его хитрый, жестокий, расчетливый мир криминала и новой «имперской службы» на мгновение отступил. Осталось только это — смех дочерей, тепло любимой женщины, простая радость жизни. Он поднялся, отряхнулся.

— Ладно, ладно, бандитки мои! — рявкнул он добродушно. — Уломали! Пойдемте, разорим купцов! Только смотрите, Марусь, не напокупай всякой мишуры! А ты, Катенька, отстань от ножей — тебе ещё рано! Я… я понесу кошель. Главное занятие мужика в магазине!

Они вышли из «Берлоги»