Евгений Петрович часто вспоминал слова китайского чиновника. Но уже тогда в 1986 году его игра пошла не по тем нотам, что они прописали ещё с Отто и Юрием Владимировичем, а по совершенно другому сценарию, больше похожему на политический детектив, у которого сюжет закручивается всё больше, чем дальше от начала.
Все пешки, фигуры и куклы, которым роли и тактика были расписаны едва ли не по минутам, вдруг оказались либо вне игры, либо по другую сторону игрового поля. И всё по воле новых игроков.
* * *
Запиликал интерком, и Питовранов нажал кнопку.
— С поста сообщили, что председатель комитета Дроздов вошёл в здание с парадного подъезда с тремя сопровождающими.
— Понятно. Спасибо, Ольга Николаевна. Подготовьте кипяток и заварите кофе.
— На всех?
— На всех.
Он прошёлся до одинокого окна и посмотрел на мокрую от дождя серую площадь, по которой под чёрными и пёстрыми зонтами шли люди.
Открылась дверь.
— Евгений Петрович, к вам товарищ Дроздов.
— Пусть заходит.
Дроздов зашёл один.
— Мои мальчики посидят у тебя в приёмной?
— Пусть сидят. Оля, угостите товарищей вашим печеньем, — чуть усилив голос, сказал Питовранов. — Проходи садись. Или в каморку?
— Папы Карлы?
Питовранов хмыкнул. У всех чиновников был тайных кабинет для отдыха.
— Это ты у нас добренький Карло, а я, получается, что Карабас Барабас. Чай, кофе?
Дроздов отрицательно покачал головой.
— Значит потанцуем, — скривился председатель палаты. — Чего ты хочешь, Юра? Говори прямо.
— Прямо? С тобой? — Спросил Дроздов, удивлённо вскинув брови. — Да я за свою жизнь ломаного гроша не поставлю. И даже мои «мальчики» меня не спасут, если что! Ведь у тебя по моим подсчётам около двух с половиной тысяч хорошо законспирированных боевиков. А ты говоришь — «прямо». Чистосердечное признание, приближает к концу.
Питовранов откинулся в кресле и молча смотрел на Дроздова.
Юрий Иванович тоже замолчал.
— Зачем же ты тогда пришёл? — Спросил Питовранов.
— На тебя посмотреть.
— И всё?
— Не знаю пока. Вот смотрю я на тебя и думаю. Всё, или не всё.
— У меня постановление бюро с резолюцией генерального секретаря, — чуть внутренне возбуждаясь, сказал Питовранов. По его лицу поползли красные пятна.
— Вот тебе ещё одно, — осторожно сказал Дроздов. — На передачу дел.
Он ловко вынул из внутреннего кармана сложенный в четверо лист белой бумаги с гербом и, небрежно его встряхнув, развернул.
Потом встал и, подойдя к Питовранову, протянул свежеотпечатанное постановление. И остался стоять рядом.
— Ты, Евгений Петрович, заигрался так, что не замечаешь, что тобой виляют хвосты твоих, как ты думаешь, собак. Они не твои собаки, Петрович. Это волки овечьей шкуре. Ты знаешь, кого мы прихватили в Латвии?
Питовранов понял голову.
— Шакала.
— Кого?
— Шакала. Рамиреса Санчеса.
— Ильича?
— Да. У него было и такое имя.
— Что он там делал?
— Готовил боевые бригады, учил, как эффективнее убивать наших ребят и противников контрреволюции.
— Я его туда не посылал.
— Он говорит другое. Он у нас уже двадцать шесть дней. И ещё таких же, как он, шестеро. Всего мы ликвидировали…
— Я знаю.
— Примаков доложил, или сам слушал, о чём я докладывал?
— И то и другое.
Дроздов снова вернулся в кресло.
— Их всё равно не удержать. Даже твоим ЧВК.
— Не согласен. Ты знаешь, что твориться в Прибалтике?
— Очень поверхностно. Каналы связи технически вами перекрыты, республики фактически в кольце.
— Правильно. Потому что мы вовремя отключили у себя синдром «Таньаньмэнь» и встречаем вооружённое сопротивление расстрелами. У нас только в Литве десять тысяч ЧВКашников и столько же местных добровольцев. Там сейчас тихо. Погибло всего сто шестьдесят человек, а начиналась гражданская война, в которой погибла бы половина населения. А это, между прочим, полтора миллиона человек. В Латвии тоже самое. На сегодня погибло пятьдесят, а погибло бы миллион триста. Если бы мы не разгромили ваши ячейки.
— Никто бы не погиб. Потому, что никто бы не посмел встать против национального движения.
— А-а-а… Право наций на самоопределение⁈ Ну-ну… А то, что вместе с нацианалистами придут нацисты, а потом туда придёт англо-саксонский фашизм? Со своими танками и ракетами? К нашим, млять, границам! Вы об этом думали⁈
— Прибалты никогда не уйдут от России.
— После того, как вы накачали их страшилкой про пакт Молотова-Риббентропа⁈ Ваш Рыжков на каждой трибуне и сейчас продолжает его мусолить. И ведь срывает овации. Чаще всего в международных институтах и МГИМО почему-то. Не знаешь почему? А мы из каждого репродуктора про их договоры. Каждый день.
Питовранов сидел весь тёмно-красный и сжав кулаки. Очки в тонкой металлической «золотой» оправе он снял и положил на стол.
— И ещё хотел у тебя спросить, — сказал Дроздов. — Ты в курсе, что к повстанцам и к твоим инструкторам во Львове и Литве приезжали эмиссары из Лондона?
— Этого не может быть, — прохрипел председатель палаты.
— Может, Евгений Петрович. Так и было. Мы не только в Вильнюсе комбинацию провели и вскрыли все ваши склады и штабы. Вы не были особо изобретательны.
— Мы не рассчитывали на вашу оперативность.
— А «Азот» кто взорвал?
Питовранов мрачно опустил голову.
— Там всё должно было пройти без жертв. Кто виноват, что эти пятеро не возьмут противогазы. Их же предупреждали!
Они помолчали. Дроздов прошёл к столу и налил себе в стакан воды из сифона.
— Хуже всего то, что вы не смогли бы воспользоваться перестройкой. Вас обыграл бы этот старый лис Яковлев со своей молодёжью. Мы вчера взяли его, и он нам много чего рассказал. Ты вот у кого поучись планы составлять и идиномышленников готовить. И ведь он на ваших дрожжах опару поднял. Они планировали на август девяносто первого переворот и заменили бы советы на парламент. И вы бы даже не крякнули. Помнишь, что говорил Ленин? Или Парламент, или Советы. Два в одном не бывает.
— Что мне делать, Юра? — Произнёс Питовранов. — Мы не хотели такого. Мы хотели сохранить СССР. Перестроить её экономику. Мы хотели убрать идеологические разногласия.
— Всякую революцию задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются ее плодами отпетые негодяи. Не мне тебе напоминать,