– Нелегкое это дело, – издалека начал он свою подрывную деятельность. – И ответственность, опять же. Да ладно ответственность! А задницы им подтирать? А горшки за ними мыть?! Белье обоссанное менять? Тебе это надо?
Костя думал, что об этой стороне детской жизни Маша просто не знает, потому что не имеет никакого опыта, но та с легкостью опрокинула все доводы мужа:
– За мамкой же меняла. А уж за ними тем более смогу – маленькие же.
Слово «мамка» резануло еще сильнее, чем «доктор», и Рузавин неожиданно для самого себя перешел на крик, хотя, как ему думалось, он просто говорил строго и членораздельно, чтобы было понятно:
– Хватит мне своей мамкой тыкать! Чуть что – мамка! Где твоя мамка?! Напомнить?!
Оторопевшая от неожиданной реакции мужа Машенька отрицательно покачала головой. По ее внешнему виду было ясно, что она совершенно не понимает, что происходит. Она не сделала ничего плохого: приготовила завтрак, призналась в своих ошибках, объявила, что хочет начать жизнь заново, с чистого листа. За это не наказывают! За это – хвалят. Так почему он кричит?!
Не найдя ответа на мучивший ее вопрос, Маша попыталась выбраться из-за стола и опрокинула табуретку: та глухо ударилась об пол, Машенька вздрогнула – и в панике закрыла голову руками. Может быть, ей показалось, что сейчас он ее ударит или закричит еще сильнее, поэтому она присела на корточки и зажмурила глаза от страха.
– Ма-а-аша, – бросился к ней муж, обескураженный ее поведением. – Ты что? Ты что? Напугалась?
Машенька в ответ не произнесла ни слова и зажмурилась еще сильнее: хрупкий покой разлетелся вдребезги. «Господи, какой же я дурак!» – простонал про себя Костя и опустился рядом с женой на колени.
– Прости меня, Мань, – зашептал он ей в ухо. – Сам не знаю, что на меня нашло. Устал, может. Не знаю, в общем. Прости…
Маша приоткрыла один глаз и, обнаружив перед собой мужа, тут же закрыла. Костя не знал, что делать. Он притянул было Машеньку к себе, но тут же отступился, потому что почувствовал в этом худосочном теле мощное сопротивление. Костя попробовал оторвать от лица ее руку, но тоже не получилось. И тогда он заплакал. И это получилось как-то само собой, абсолютно нечаянно, без всяких усилий с его стороны.
Плакал Костя по всем законам жанра, закрыв руками лицо и всхлипывая. Так плачут мальчишки, не справившиеся со своими эмоциями и поэтому стесняющиеся самих себя. И чем сильнее стыд, тем резче всхлип и громче это дурацкое шмыганье.
– Не плачь, – прошелестела Машенька и обвила бесконечно длинными руками Костины трясущиеся плечи. – А то я тоже заплачу.
– Не надо, – всхлипнул он и ткнулся головой в Машенькину грудь.
– Не буду, – пообещала она и погладила по голове, отчего Косте захотелось зареветь с еще большей силой, так как стало непереносимо жалко себя, неудачника и слабака.
– Вот и не надо, – тонкой змейкой вполз в Костино ухо Машенькин шепот. – Поплакали – и хватит, – заговорила она с материнской интонацией и подула в шею, как делает миллион женщин, успокаивающих своих детей, – чтоб остыли.
Обнявшись, сидели на полу еще какое-то время, пока Костя не решился посмотреть на жену.
– Ну вот, – с материнской уверенностью проговорила она, – поплакали – и успокоились. Глаза кра-а-а-асные. Опу-у-у-ухшие. Надо холодной водой умыться, – приказала Маша и, поднявшись, потянула мужа за собой.
Второй раз за сегодняшнее утро плескался растерянный Костя над сероватой фаянсовой раковиной, и второй раз рядом с ним стояла та, что не переставала удивлять его собственной непредсказуемостью. Складывалось впечатление, что кто-то заставляет их проходить через одни и те же ситуации по нескольку раз. Только зачем? «С какой целью?» – пытался найти ответ Костя, и в его сознании всплывали все повторы сегодняшнего дня: одна ложка на двоих, как было в той, еще счастливой жизни; поразительное совпадение мыслей и фраз; пара муж и жена – здесь и в зеркале; Маша с полотенцем в руке – и тоже два раза.
От невозможности найти понятное для себя объяснение Костя ощутил дикую усталость и, тщательно, докрасна, вытерев лицо полотенцем, пошатываясь, побрел к дивану, держа за руку покорную Машу. Уснули они мгновенно, только коснувшись головой подушек. Так и лежали, тесно прижавшись друг к другу, и со стороны было видно их медленное дыхание в унисон – одно на двоих: вдох – выдох, вдох – выдох.
Когда часовая стрелка перевалила за три, связь распалась – обозначилось чувство голода, появилось ощущение времени и пространства, тела начали двигаться – каждое по своей траектории. В холодильнике, кроме куска замороженного мяса, не было ничего готового к моментальному употреблению.
– Может, чай попьем с вареньем? – неуверенно предложила Машенька.
– Я жрать хочу, – нарочито грубо объявил о своем желании опухший от слез и от сна Костя. – Все равно в магазин идти. Завтра в рейс, – напомнил он жене и стал собираться.
– А как же я? – вновь повторила Маша и потуже запахнула на беззащитной груди мятый халат.
– Пойдем со мной, прогуляешься, – предложил Рузавин, но тут же засомневался в правильности своего предложения, ибо представил долгие сборы жены перед выходом на улицу.
– Завтра, – с какой-то странной интонацией то ли вопроса, то ли утверждения произнесла Машенька и подошла к окну.
– Что завтра? – не понял Костя и на секунду прервал сборы.
– Как я буду завтра? – неожиданно внятно проговорила Маша, не поворачивая от окна головы.
– А завтра Машенька будет одна. Будет ждать, когда Костя приедет, – одеваясь, уговаривал он ее. – А еще лучше, если Маня закроет больничный, сходит в контору, напишет заявление и будет искать другую работу. На каждый день.
– Нянечкой?
Костя надеялся, что Маша забыла об этой идее, но не тут-то было. Тем не менее на очередные объяснения он не решился и