– Ты ее заимей для начала… – молвил было Волк, но тут же осекся.
И чего Ящер за язык тянул? Знал ведь, что у Ратибора с этим не все ладно. Кругом витязи как витязи, у некоторых уже по три жены в таком возрасте, а этот все тянет… Никому еще не клялся пред Лелей! Хотя девки вокруг него так и вьются, да и сам он до них сверх всякой меры охоч.
Как-то давно, в забытой всеми богами корчме, Волк возьми да спроси об этом. То ли хмель ударил в голову, то ли замучили недосказанность и глубоко упрятанное любопытство… А может, тревога за друга заставила начать выведывать потаенные мысли и чувства. Но ответ его поразил больше, чем собственная смелость.
– Знаешь, что такое ответственность? – спросил тогда Ратибор, до треска сжав почти пустую деревянную кружку. – Это когда, рискуя жизнью, ты рискуешь и теми, кто тебя любит. Ты помрешь – и все, сиди себе в Вирые, мед пей. А им тебя оплакивать, жить в кручине долгие годы. Тяжко это, Волчара, ох тяжело… Коль женюсь, так ведь от каждой битвы хорониться стану, а для меня это похлеще любого позора.
– Но ведь другие живут?
– У других своя башка на плечах, – в два глотка осушив кружку, сморщился Ратибор.
– Это все оттого, что ты еще свою ладушку не сыскал, – с умным видом предположил тогда Волк, через слово икая хмельным перегаром.
Стрелок не ответил, но глянул так, словно вся грусть мира серым льдом застыла в его глазах. Больше Волк об этом не заикался, но иногда, темными ночами у костра, в отблесках пламени на глазах друга видел отражение той ледяной тоски.
Уж пару лет прошло с той странной беседы, может и более, но Ратибор и сейчас старался избегать разговоров об этом. На жену старосты пялиться перестал, лишь мелькнул из-под его ресниц ледяной блеск застарелой грусти. Волк почувствовал себя виноватым и поспешил увести разговор в сторону.
– Эй, староста! Ты нам чего-то рассказать обещал, – напомнил хозяину певец.
– Да вот… – замялся тот. – Не знаю, с чего начать.
– Ну, с чего-нибудь да начни! – подбодрил его Ратибор. – А та\1 уже одно за другое зацепится.
Друзья поудобнее устроились на лавке за длинным дубовым столом и приготовились слушать. Хозяйка торопливо хлопотала, со стуком выставляя на белую скатерть глиняные миски, кружки и кувшины, от печи шел густой запах печеного мяса и горячей похлебки. На Ратибора женщина старалась не глядеть вовсе, даже встречаясь взглядом нарочито опускала ресницы, отчего Волк почему-то чувствовал себя совсем неуютно.
– С седмицу тому назад пришел к нам в деревню один странный витязь, – начал староста. – Не молодой уже, постарше вас будет, крепкий, и бородка ему шибко к лицу… В белую рубаху одет, почти до колен, грубые штаны и сапоги, а за спиной меч болтается. Но как глядел… Вспомнить страшно! Будто в глазницах притаились две ядовитые змеи.
Друзья чуть удивленно переглянулись, у обоих в мыслях возник один и тот же знакомый образ.
– Он тоже искал девку, – пояснил хозяин. – Одну из наших, ее Марой звать. Все спрашивал-расспрашивал, да только зря, потому как не было ее тогда в деревне, уехала к тетке. С полсотни верст на полудень отсюда.
– Мара? – нахмурился Ратибор. – Что за странное имя? Так ведь когда-то смерть кликали…
– А у нее мамка была какая-то странная, – отмахнулся Щитомир. – Уж больно хотела дитятю, да все понести не могла. Поэтому, как девочка родилась, нарекла ее Марой, чтоб смерть за свою принимала, не трогала.
– Имя-оберег… – Стрелок вспомнил рассказы волхвов. – Ну а мы тут при чем?
– Да при том, что пришлый витязь сказывал и про двух могучих воинов, вроде вас.
– Добром отзывался или худые слова говорил? – поинтересовался певец.
– Больше худые… – насупился хозяин. – Говаривал, что они тоже Мару будут искать, но лишь затем, чтоб убить, да и нас всех заодно. Вроде как знает она страшную тайну, в которой их погибель. И хотя вы на тех витязей не больно похожи, но мы все же остереглись. Мало ли что? Уж не обессудьте!
– Не похожи? – поднял брови стрелок. – И как же он их описал?
Староста вздохнул и наполнил из кувшина три добрые глиняные кружки.
– Да вы угощайтесь, угощайтесь, – подбодрил он гостей. – Тот витязь говорил, что один из пришельцев совсем молод, волосы как буйное пламя и сила в нем дремлет злая, нечеловеческая. А другой одет во все синее, и огромный лук у него. У вас тоже лук, да только одежкой вы явно не вышли. Да и гусли у вас чудные, заморские, он бы про такие обязательно помянул.
Волк пристально глянул на Ратибора, снял с плеча лютню и поставил, прислонив к лавке.
– А еще он сказал, – староста отхлебнул из кружки, – что Мару мы должны в жертву принесть. Иначе быть беде неминучей. Мы его ослушались, зачем здоровую девку губить? Да только зря, видать… Вон какое чудище явилось! Кабы не вы,.так в деревне уже никого не осталось бы. Богов гневить не след. Завтра же поутру соберу волхвов, пусть жертву готовят. Негоже из-за одной девки всей деревне пропадать. Али не так?
– Ты староста, тебе виднее… – неопределенно буркнул Ратибор, окуная нос в густую пивную пену. – А эта Мара теперь тут?
– Да, вернулась недавно… Сегодня праздник в вашу честь, пусть погуляет напоследок. Поутру ей и скажем. Нечего раньше времени слезы лить. Родни у ней, кроме тетки, не осталось, так что горевать некому будет. К тому же людскую жертву так и так давать придется, никуда не денешься. Только раньше мы хворых отбирали да тех, кто умом тронулся. Здоровую девку на капище класть все же как-то не с руки.
Он снова приложился к кружке и, довольно фыркнув, позвал жену:
– Хозяйка, давай похлебку наливай! А то от ее духа кишки в узел вяжутся.
Когда густая грибная похлебка наполнила миски, стало не до разговоров, над столом разносились только дружное чавканье и разноголосый перестук ложек да клубилась пелена ароматного пара. Ратибор не забывал отпивать пенный ол из кружки, что здорово удивило Волка, он-то знал, что друг до хмельного не больно охоч. Видать, на душе совсем хмуро…
– Вы не больно-то наедайтесь-напивайтесь, – посоветовал староста. – А то перед народом неудобно будет. Они вовсю готовят, стараются… Мужики на охоту пошли, бабы по грибы. Их сейчас в лесу видимо-невидимо!
– Да что ты… – облизывая ложку, усмехнулся певец. – Моему соратнику это лишь на один зуб. А с меня и впрямь пока довольно. Давайте я лучше спою!
Он глянул на друга, хмуро наливающего из кувшина, словно хотел угадать внутреннее состояние души, которое гложет его сердце горькой тоской. Но только серый лед под ресницами серых глаз… Серые тучи, серые лужи в размокшей грязи…
Певец взял лютню, и его пальцы мелодичным переливом пробежали по струнам. Он прислушался, подтянул струну, ударил по струнам, и вдруг терем наполнился такой чудной музыкой, что даже рыжебородый староста удивленно раскрыл чуть хмельные глаза. Же^а его тихонько вышла из соседней комнаты и, не спрашивая разрешения, присела на краешек лавки. Хозяин даже внимания на нее не обратил, так заслушался. А Волк играл и играл, раскидав по плечам длинные черные пряди, глаза его глядели куда-то вдаль, словно пытаясь заглянуть в недалекое будущее.
Все так заслушались, что никто не заметил, как в сенях тихо скрипнула дверь и на пороге, изумленно раскрыв глаза, появилась девушка в белом сарафане до пят.
Она была прекрасна, как ласковая теплая осень, волосы цвета червонного золота мягко ниспадали на округлые девичьи плечики, а в ясных голубых глазах светились небеса последних погожих дней. Венок из осенних цветов покрывал голову, подчеркивая струящуюся по лицу печаль, сарафан обтягивал упругую грудь, не в силах скрыть стройную фигуру и тонкую талию.
Волк заметил ее первым, и музыка бессильно замерла на кончиках его пальцев, лишь струны еще пару