И Сонечка тоже нравится.
Сонечка – необычная девочка.
На её лице есть огромный шрам, похожий на молнию, пришитую к коже намертво. Он выпуклый, слегка изогнутый и страшный: пересекает лоб, соединяется с бровью и немного касается переносицы.
Канюша каждый раз спрашивает Сонечку об одном и том же:
– А откуда у тебя шрам?
А Сонечка каждый раз сурово отвечает:
– Зашивали.
– Прямо нитками? – удивляется Канюша и морщится.
– Прямо нитками! – подтверждает Сонечка и выпучивает глазищи для устрашения.
– А как так получилось?
И тогда Сонечка ещё и щёки надувает, как Канюша.
– Это Коля Рыжий. Он к маме в гости приходил, а мы с Маринкой слишком громко смеялись, и вот…
– Что-о? – я и Канюша спрашиваем в два голоса, будто впервые слышим эту историю.
– Кинул в нас крышкой от сковородки и попал в меня, – тычет пальцем в свой лоб Сонечка.
Я бы, наверно, умерла от страха, если бы этот самый Коля Рыжий даже на пять минут заглянул к нам в гости. У него рыжая борода, рыжая причёска и рыжие волосы на груди, торчащие кудряшками из-под полосатой майки. Нет, я его не видела, но очень хорошо себе представляю.
А Сонечка смелая! Сонечка вообще в Центре самая-самая отчаянная! Отчаянней Стаси.
Если Сонечку спрашивают, кем она будет, когда вырастет, та сразу вытягивается в струнку, перестаёт сутулиться и, гордо задрав подбородок, заявляет:
– Конечно, Учительницей!
Она говорит это так, как будто слово учительница написано у неё в голове с заглавной буквы.
Как будто других профессий и вовсе не существует!
Как будто быть учителем – всё равно что президентом!
Это она так потому, что её мама когда-то тоже работала учителем в школе, как и моя. У Сонечки даже есть фотография с обгрызенным уголком, на которой Ольга Ивановна – так зовут Сонечкину маму – стоит у исписанной мелом доски с одним красным тюльпаном, а рядом глупо улыбается какая-то смешная тётенька в очках. У ног Ольги Ивановны стоит железное ведро со странной надписью «каб. 49», а из-за спины виднеется кусочек половой тряпки, которую она держит свободной рукой.
– Просто она была настоящей Учительницей! – вскрикивает Сонечка и отнимает у меня фотографию. – И не боялась ни-ка-ких трудностей! Даже полы в кабинете… и в коридоре, и на этаже, и во всей школе мыла сама! А уж если в её классе была такая несчастная девочка, как я, то она её любила больше остальных и ни-ког-да при всех не стыдила за грязные уши или немытую шею, как это делает наша Ирина Михайловна. Вот поэтому я буду Учительницей! Настоящей Учительницей! А не такой вот, как Ирина Михайловна.
Быть учителем, любым, пусть даже как Ирина Михайловна или наша Анна Максимовна, мне кажется, настоящий подвиг. Приходить и валиться на кровать замертво, а потом выть, потому что болит голова. Уж я-то не понаслышке знаю, что в этой работе нет ничего хорошего.
Ах, бедная-бедная наша Анна Максимовна! Она просто устала – вот и подумала, что я описалась.
Нет! Я никогда не буду учителем! Я не хочу наговаривать на кого-то так же, как она…
– А ты кем станешь, когда вырастешь? – спрашиваю я Канюшу, пока Сонечка обнимается с Алёной.
– Я буду лётчиком, – твёрдо, ни на минуту не замешкавшись, заявляет Канюша.
– Почему лётчиком?
Мне правда интересно. Мне вообще интересен этот мальчишка. Вредный и при этом весь такой беленький: и лицо, и волосы, и глаза бледно-бледно-голубые, почти прозрачные. И зовут его по-настоящему очень красиво – Богдан. Богом данный, поэтому весь такой светлый. Но на Канюшу он охотнее отзывается.
– Летать буду, – отвечает Канюша.
– Зачем?
Мне всё-таки хочется докопаться до сути.
– Чтобы быть сильнее всех.
– А почему тогда не боксёром? – спрашиваю я.
– Потому! – отрезает Канюша и пристально смотрит куда-то в тугое осеннее небо. Но потом всё-таки спускается на землю: – Вот как тебе объяснить? Лётчик сильнее боксёра. Лётчик над всеми.
– А ты хочешь быть над всеми?
– Я хочу быть военным. Как брат Стаси. Но не каким-то там танкистом или подводником, а лётчиком! На истребителе меня никто никогда не догонит, – уверенно заявляет Канюша, – ни Тамара Васильевна, ни полиция, ни инспектор Прибытко. А ещё… а ещё я хочу всех защищать.
– От чего?
– От всего, – насупившись, смотрит на меня Канюша. – С высоты любую опасность видно: кого бьют ногами, у кого деньги отнимают, кто плачет, а кто болеет…
И я представляю, как Канюша в очках и специальной форме лётчика-истребителя пролетает над нашим Центром, отдаёт честь и мчит дальше, оставляя в синем небе белый след. Совсем скоро он доберётся до дома и спасёт свою маму, ведь её уже давно пора спасать – у неё истекает тот самый испытательный срок, которым любит пугать Канюшу инспектор Прибытко.
И я вздыхаю.
Вот бы Канюше стать лётчиком-истребителем прямо сейчас!
Глава 9
Сегодня последний день октября, и мы идём по улице вчетвером: Канюша, Алёна, я и Сонечка – мы уже забрали её из первой школы.
Ещё два поворота, перекрёсток – и мы у ворот Центра.
А пока мимо нас мелькают магазины.
Я люблю заглядывать в витрины, смотреть, что происходит там, по ту сторону стекла. Вижу, как в торговых залах гуляют посетители с корзинками, а некоторые стоят уже с полными тележками у касс, выкладывают на длинные ленты свои покупки… В широких поддонах, ближе к окнам магазина, лежат сочные, спелые апельсины и ждут, когда их кто-нибудь купит. И смотрят.
Вроде даже на меня…
А по соседству с ними – большие-пребольшие жёлтые круглые фрукты в красных сеточках. Я не знаю, что это, но, должно быть, что-то очень вкусное: и кислое, и сладкое.
Когда мама выкарабкается и снова устроится на какую-нибудь работу, мы пойдём с ней в магазин, и я попрошу купить сразу два таких фрукта, чтобы попробовать.
Нет, три!
Для меня, для неё и для Пашки.
Нет, с Пашкой я поделюсь своим, а третий отдам Канюше, Сонечке, Мике, Стасе и Алёне.
За забором на территории Центра есть беседки, качели, всякие лазилки. Всё ровно так, как в любом детском саду нашего города. Потому что это и есть детский сад. Бывший детский сад.
Но сейчас сбоку от входной двери на шероховатой оштукатуренной стене прикреплена совсем другая табличка:
«Социально-реабилитационное отделение для несовершеннолетних».
Но я не обращаю внимания на эту табличку. Пока Канюша качается на качелях, мы бегаем с Сонечкой «огурцом», и я слежу, чтобы расстояние между нами не уменьшалось – иначе «огурец»