Но, видимо, сердце моё зачерствело ещё в детстве, и я едко сказал:
— Так кто это и что они здесь делают?
— Ну вот этот молодой человек, который гримёр — это сын Тельняшева. Ещё здесь сестра Чвакина. И…
— Подождите! — невежливо перебил его я, — кто такие эти Тельняшев, Чвакин и их сыновья и сёстры? Какое они отношение имеют к фильму, к Югославии и при чём тут я?
— Муля! Ну что ты как маленький⁈ — возмутился уже Козляткин, — разве ты не понимаешь, что эти люди всё равно поедут. И совершенно не важно, настоящий гримёр этот Тельняшев или рядом стоял⁈ Он поедет, и это даже не обсуждается…
Я молча продолжал смотреть на него. Козляткин вздохнул и продолжил:
— И, зная твоё упорство, очень не советую идти с этим вопросом к Большакову, Муля. Потому что ты ничего не добьёшься… и будет всё только хуже…
Я хотел возразить, но Козляткин рыкнул:
— Подожди, Муля, не перебивай! Так вот, Большаков сам от всего этого звереет, но ничего поделать с этом не может. И если ты попрёшься сейчас к нему, то лишь только очередной раз напомнишь ему о его беспомощности в этом вопросе. Так что сожми свои обидки в кулак и молча проглоти это.
— Ладно, я понял, — после минутного раздумья сказал я, — это категория так называемых «блатных» граждан. Но почему они себя так ведут? Этот как там его… Теляткин — почему он так по-хамски со мной разговаривал?
— Не Теляткин, а Тельняшев, нужно запоминать имена, Муля, тем более такие… — наставительно сказал Козляткин, — у него отец работает в Главлите, и он отнюдь не последний человек в цензуре. Ты сам должен понимать, что ссориться нам не пристало.
— Сидор Петрович, — сказал я, — а вы можете мне списочек набросать, кто чей брат и тёща, и чем их родственники нам будут полезны? Не хочется опять с сыном самого главцензора СССР ругаться по незнанию. Буду кофе ему носить на съемках. И веером обмахивать, если вдруг жарко будет.
Козляткин поглядел на меня с подозрением, но ничего не сказал, вздохнул и ответил:
— Ох, Муля, вроде и дело ты говоришь, и вместе с тем, чую тут какой-то подвох. Давай я тебе просто словами о них обскажу?
— Нет, нет, сидор Петрович! — замахал руками в притворном испуге я, — очень страшно перепутать сына самого Тельняшева с зятем не дай бог какого-нибудь клерка пожиже.
И я вернулся обратно, оставив Козляткина переваривать мои слова и размышлять — где тут подвох.
В актовом зале ничего особо не изменилось. Также товарищ Иванов занудным голосом вещал о технике безопасности. Зачитывая безэмоциональным тоном монолитные технические куски из брошюры. Народ кривился, но терпел — впереди маячила заграница и потерпеть ради этого каких-то полчаса бормотаний были согласны все. Даже сын самого Тельняшева.
Я присел на крайнее кресло и осмотрел народ уже более внимательно и придирчиво. Козляткин был прав: эти десять человек «блатных» разительно отличались от выбранных мною актёров. Что бы не говорили об СССР, но в нём, как, впрочем, и в любой другой стране, уже потихоньку сформировалась так называемая «высшая каста». И если члены этой касты ещё тем или иным образом сделали какой-то вклад в развитие (или деградацию) страны, то их деточки и прочая родня предпочитали вовсю пользоваться открывающимися от этого благами, и преференциями.
«Золотая молодежь» вела себя нагло и раскованно. Они уже сейчас, в пятьдесят первом послевоенном году, осознали себя хозяевами жизни. У них было все по умолчанию. И на того же Мишу Пуговкина сын Тельняшева смотрел свысока.
Но я был бы не я, если бы смирился с этим.
В том, моём мире, когда я только-только начинал делать первые шаги в карьере, тоже поначалу было много эдаких сыновей важных шишек, которые пытались меня продавливать и гонять. Но я очень быстро с ними разобрался: кого проучил, кого прогнал. Кому просто хорошо вломил.
И сейчас я понимал, что нужно вспоминать свой прошлый опыт.
Поэтому, дождавшись, когда товарищ Иванов закончит вещать, и все распишутся в толстой тетради, я вышел на середину и сказал:
— Товарищи! Первое собрание у нас считаю состоявшимся. Следующее — через неделю. Какие будут вопросы, затруднения или предложения — говорите, мы рассмотрим. Можно подходить ко мне, или к товарищу Козляткину и решать возникающие проблемы в рабочем порядке. На этом всё. Всем спасибо. До встречи.
Народ зашумел, некоторые поднялись с мест, переговаривались.
— Подожди, Бубнов! Ты мне так и не ответил на вопрос! — нагло полез опять сын Тельняшева, — я жду ответа!
В зале повисла гнетущая тишина. Те, кто уже повскакивал, потихоньку начали усаживаться обратно. Народ жаждал развлечений. Фаина Георгиевна и Рина Васильевна переглянулись. Фаина Георгиевна с возмущённым видом начала вставать, но Рина Зелёная потянула её за рукав обратно, нагнулась к самому уху и что-то горячо зашептала.
Все взгляды присутствующих скрестились на мне. Тишина зазвенела.
Я лениво улыбнулся и сказал:
— Вы гримёр, кажется, да? Сын Тельняшева, если не ошибаюсь? Это ваш папа — главная шишка в Главлите СССР по цензуре, и с ним нельзя ссориться?
Тишину разорвали неуверенные смешки. Козляткин, который тоже вернулся вслед за мной — побагровел. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— При чём тут мой папа⁈ — возмущённо вскричал сын Тельняшева, при этом его голос на верхней ноте сорвался в визг.
— Так папа ни при чём? — всплеснул руками я, — хотите сказать, что вас за личные заслуги сюда включили?
— Да! За личные! — горделиво выпятил грудь сын Тельняшева.
— А можете сказать, за какие конкретно? — добрым голосом спросил я и ласково улыбнулся… ну, почти ласково. Примерно так улыбается голодная барракуда где-то в мутных водах Амазонки.
Народ в зале притих.
Не знаю, чем бы дело закончилось, но тут встал со своего места Козляткин и сказал:
— Товарищи! Собрание окончено, вам же товарищ Бубнов сказал. А товарищ Тельняшев может обсудить все вопросы, так сказать, в рабочем порядке. Сейчас этот зал должны прийти убирать. Давайте не задерживать коллег.
Народ, начал расходиться. При этом на меня бросали взгляды. И среди них одобрительных практически не было.
Мда, если я не потоплю этот «Ноев ковчег», то 90% времени в Югославии я буду тратить на