Я договорился с ними и, довольный тем, что замутил такую аферу. Вот теперь-то я начну новую начальницу ставить на место.
Краем глаза я увидел лицо Лёли Ивановой — вытянутое и словно злое, как будто она ждала чего-то другого. Она смотрела на меня с непонятным выражением. Словно хотела понять — что я задумал. С ней также предстояло ещё много мороки.
Я уже собрался уходить, но тут меня окликнула Надя:
— Подожди, Муля! А какая тема будет в лекции?
Я задумался, немного постоял и ответил:
— Ну, у нас два варианта: «Как стать красивой и всем нравиться», и второй вариант… — я хитро посмотрел на них, — «Механика успеха. Секреты и тонкости».
— Второй! Второй! — зашумели девчонки.
— Ну хорошо, — кивнул я, — для меня без проблем. Мы можем сначала поговорить об этом, а в следующий раз — о красоте.
Так мы договорились и разошлись.
Они отправились работать, а я — к Козляткину.
При виде меня шеф покраснел, потом побледнел, потом лицо его стало сердитым, и он воскликнул:
— Где ты пропадаешь, Муля⁈
На это я пожал плечами и ничего не ответил. Я уже давно понял: с Козляткиным лучше вот так. Он тогда сам всё вывалит.
— Сколько можно шляться! Ты доиграешься! — сердито воскликнул он. А потом зарядил нотацию минут на двадцать.
Монолог Козляткина продолжался и продолжался. Он говорил о дисциплине, о морали, о доверии, о том, что я обязан быть примером для других, хотя сам-то он никогда так не делал. И всё это время я терпеливо выслушивал, не перебивая, ни разу даже не подняв голос.
Когда он немного успокоился, я сказал:
— Сидор Петрович… в общем, тут такое дело — у меня больше нет мотивации работать дальше. Я написал заявление по поводу увольнения.
Он замер. На секунду показалось, что он даже задержал дыхание. Потом рассмеялся коротко и зло:
— Муля, ты только грозишься этим постоянно. И уже в который раз? Один раз ещё это действовало, второй — более-менее. Сейчас я уже к этому отношусь скептически. Привык, знаешь ли, к твоим угрозам.
— Как вам угодно, Сидор Петрович, — пожав плечами, сказал я, — но я предательство не приемлю.
— Предательство? — возмущённо переспросил он, чуть повысив голос. — Это ты о чём?
— Вы сами прекрасно знаете!
— Муля, ты на меня обижаешься за квартиру? — примирительно произнёс он.
— Да, Сидор Петрович. Именно за нее.
— Так вот пойми, надо было так сделать, чтобы проект вернулся к нам. Без этого не получилось бы…
— Этот проект и так бы к вам попал, — перебил его я. — Эдак или иначе. Просто вы решили сыграть свою игру, Сидор Петрович. А в результате пострадал я.
— Я ни в какой мере не собираюсь там жить, — сказал он, замявшись. — Мы через неделю проведём акты, комиссию, приёмки, всё, как положенно — и в эту квартиру поселим тебя.
Я демонстративно промолчал.
— Скажу так, — добавил он, как бы оправдываясь. — Я знаю, что ты хотел именно эту квартиру. Именно на Котельнической. Поэтому и провернул такую схему. А в результате она достанется тебе.
— Посмотрим, — неопределённо пожал плечами я. — Всё равно придётся две недели отрабатывать. Как раз за это время и станет всё ясно.
— Если ты получишь квартиру — ты останешься? — спросил он демонстративно равнодушным голосом, но, если присмотреться, то видно было, что он страшно нервничает.
— Конечно, — кивнул я.
Козляткин торопливо вытащил носовой платок в крупную клетку и нервными движениями вытер взмокший лоб.
— Тогда иди работай, Муля, — сказал он, стараясь скрыть облегчение.
Я кивнул, а про себя усмехнулся: он за эти два дня всё хорошо обдумал и понял, что явно погорячился. И что временная победа, вызванная его жадностью, не принесёт ему победу вдолгую.
— И ещё, Муля! — вдруг «вспомнил» он, когда я уже собрался уходить, — Иван Григорьевич о тебе спрашивал. Уже два раза, между прочим.
— Злой? — спросил я.
— Не знаю. Наверное. Но он всегда злой. Особенно после того, как тебя отстранили от проекта и туда влез Завадский.
— Я схожу к нему, — пообещал я.
— Я бы не советовал идти прямо сейчас, — нервно ответил Козляткин. — Он очень злой. Очень.
— Ну, всё равно, конечно, надо сходить. Надо поговорить.
— Ты давай как-то подумай, что он тебя может спросить, — задумчиво сказал он, уже вставая из-за стола. — И сходи. Только осторожно там… сам понимаешь…
Я кивнул. Встал. Хотел было уйти, но вдруг он добавил:
— Ты ведь знаешь, Муля… он мог бы тебя защитить. Если бы захотел. Просто ему тогда выгоднее было промолчать.
Я только плотнее сжал зубы. Мне не нужно было большего. Я и так всё понял.
И всё же я решил сходить к Большакову.
Когда я уже выходил из кабинета Козляткина, его секретарь, который опоздал на несколько минут и поэтому не успел воспрепятствовать мне проникнуть к Козляткину, посмотрел на меня с уважительной ненавистью. Я ему подмигнул и направился к Большакову.
Изольда Мстиславовна была расстроена. Это видно было по поникшим плечам, по отсутствию блеска в строгом пенсне.
— Что случилось? — спросил я.
— Ах, Муля, ты даже не представляешь! — прошелестела она, — сегодня за ночь у кориантеса облетели все листья! А ведь я даже не представляю, что могло произойти! Он стоит отдельно от всех остальных цветов. Форточку я не открывала. Ума не приложу! Будет ужасно, если он погибнет!
— Не отчаивайтесь, — попытался успокоить старушку я, — у нас есть два варианта. Первый — я могу спросить у Анны Васильевны, что случилось. Может быть она знает. Всё-таки столько лет занимается ним. И ещё можно сделать запрос в научный институт. Должны же быть какие-то заведения, где сидят лучшие ботаники страны и рассматривают пестики и тычинки…
— Муля! Ты гений! — обрадованно всплеснула руками Изольда Мстиславовна, — я прямо сейчас этим и займусь!
Она схватила телефон и пододвинула его к себе поближе.
— А Иван Григорьевич у себя? — торопливо спросил я, пока она не занялась кориантесом. А то потом не допросишься.
— Здравствуйте, Иван Григорьевич, — сказал я, глядя на хозяина кабинета.
Большой человек сидел за покрытым зелёным сукном