И вот они здесь, в этом укрытии с подветренной стороны Солнца. Близится вечер, Шон собирает мешки с мусором, Роман моет российский туалет, Пьетро — американский, Антон проверяет исправность воздухоочистительной системы, Тиэ протирает и дезинфицирует, Нелл пылесосит вентиляционные отверстия, где обнаруживает карандаш, болт, отвертку, а также волосы и обрезки ногтей.
Наступает редкий момент, когда им не нужно ничего делать. Тиэ плавает возле иллюминатора по левому борту, зная, что сейчас орбита увела их максимально далеко от Японии; пройдет еще часа четыре, прежде чем они снова пролетят над ее родиной. Там моя мама, думает она. Все, что осталось от моей мамы, находится там, и скоро ее останки сгорят и исчезнут. Они огибают Африку с запада — сейчас в поле зрения Мавритания и Мали, которые быстро уступят место Нигерии, Габону и Анголе; за сегодняшний день члены экипажа видят эти страны уже во второй раз, но утром они двигались к восходящему узлу, сейчас же спускаются, чтобы обогнуть побережье и заложить широкую петлю под мысом Доброй Надежды, как морские корабли прошлых эпох.
Вниз мимо стрелой вонзающегося в море города-полуострова Дакар, дальше через экватор, последние предзакатные минуты, и вот уже огни Браззавиля и Киншасы мерцают на берегах сумеречно-прохладной Конго. Синий становится лиловым, индиговым, черным, ночь сжирает Южную Африку одним глотком. Пропадает из виду континент хаотического совершенства со своими кляксами красок и чернил, мятым атласом и раскрошенной пастелью, напоминающий вазу с фруктами, континент соляных котлов и пойм с красными отложениями, континент похожих на нейронную сеть рек, бархатисто-зеленых гор, выскакивающих посреди равнин, будто плесневые грибки. Очередной континент скрылся из виду, в очередной раз опускается прозрачная вдовья вуаль звездной ночи.
Роман и Антон находятся в российском сегменте, Роман ищет винтик, который выпал из ножниц и теперь наматывает круги где-то над его головой; Антон плавает возле иллюминатора, подняв ноги к потолку, и смотрит вниз. Кейптаунские огни исчезли, над океаном клубятся штормы. Вращаясь вокруг Земли ночью, где-нибудь непременно можно увидеть мягкую, рассеянную пульсацию молнии. Электрический серебристо-синий цветок бесшумно раскрывается и закрывается. Здесь, там, вон там.
Антон машинально проводит пальцем по узлу, который нащупал у себя на шее две недели назад и который пытается прятать под воротничком футболки поло. Не хватало еще заболеть в космосе. Коллеги забеспокоятся и отошлют тебя домой, а поскольку в одиночку не улететь, с тобой придется отправляться еще двоим, а прерывать их миссию было бы непростительно. Антон ничего не скажет ни врачу-куратору, ни товарищам по команде; он надеется, что никто ничего не заметит. Узел находится у основания шеи, он размером с вишню и совершенно безболезненный.
Его жене там, на Земле, уже давно нездоровится, и он пообещал детям не допустить, чтобы с кем-либо из них случилось что-то плохое, будто это было в его силах. Антон хочет быть светом, который проведет их всех сквозь тьму, и с этим грузом в душе он живет многие годы. Временами тьма настигает его, как любого другого человека. Он не знал слов, которыми мог бы передать это. Не знал, как заговорить с женой и по-дружески сказать то, что вертелось у него на языке: забудем, ладно? Давай расстанемся. Мы больше не любим друг друга, зачем усложнять то, что так просто? Когда Антон нащупал узел, на ум пришли именно эти слова. Забудем, ладно? В голове они звучали непринужденно, будто он предлагал закончить неловкий разговор. Легкие слова, которые поставят точку в его длящейся десятилетиями внутренней борьбе; он уверен, что, произнеся эти слова, освободит их всех — себя, жену, детей — из плена тьмы, от которой он никогда не сможет их уберечь, хоть это и его долг.
Тот факт, что в его браке нет любви, осознавался им постепенно, будто нежные рассветы, наступающие один за другим. Когда Антон смотрит в телескоп на линии, прочерченные кораблями на океанической глади, на древние береговые линии ярко-оранжевого боливийского озера Лагуна Колорада, на красную, в пятнах серы вершину извергающегося вулкана, на прорезанные ветром складки скал пустыни Кевир, от каждого из этих видов его сердце снова разрывается. А он и не подозревал, до чего оно большое, это сердце, не догадывался, до чего сильно можно полюбить каменный шар, и эта любовь настолько горячая, настолько жизнеутверждающая, что не дает ему спать по ночам. Когда же Антон впервые увидел на шее уплотнение, по неведомой причине это показалось ему логичной кульминацией всех этих рассветов, всех этих осознаний того, что они с женой не любят друг друга и что жизнь необычайно велика и притом необычайно коротка. Став в тот день обладателем важных новых сведений, он ощущает некую новую решимость. Забудем, ладно? — скажет он жене, когда вернется на Землю, а она не удивится и, коротко кивнув, ответит, ладно, проехали. Забудем. Простой ответ на вопрос, о котором она даже не знала и который не предполагала услышать. Он аккуратно поднимает воротничок.
Огни Кейптауна пробуждают у Нелл воспоминания о том, как она была там в детстве. Путешествие слабо отпечаталось в памяти, зато один образ поразительно четок: жара, Нелл стоит на мощеной площади, на ее плече сидит крошечная обезьянка, мартышка на поводке. Было ли это наяву? Нелл уверена, что обезьяна на ее плече настоящая, и знает, что ездила в Кейптаун, но теряется в догадках, есть ли между этими двумя фактами какая-то связь.
Пьетро изучает новости, желая узнать, далеко ли продвинулся тайфун. Его нервирует, что с орбиты тайфун больше не видно. Метеорологи сошлись во мнении, что имеют дело с супертайфуном; они сообщают о его стремительном распространении, вследствие которого жители затронутых территорий не успели подготовиться, а также о том, что в будущем подобные штормы станут более частыми. Пьетро подлетает к куполу, фотографирует сверкающее море и растущую Луну, все гладкое и блестит, точно отполированное. Дворец небесный Свой над водами вознес, псалом номер такой-то, приходят Пьетро на ум слова, однажды сказанные Шоном. Иногда кажется, будто так оно и есть на самом деле — дворец, из которого на море льется свет. Пьетро отщелкивает сотни снимков.
Что-то сталось с филиппинскими ребятишками, с которыми они с женой познакомились во время медового месяца, — с детьми рыбака? Что сталось с их простодушными широкими ухмылками, разбитыми шершавыми коленками и шелковистой кожей, с их жилетками, шлепанцами и грязными пальцами ног, с их напевными голосами и бездонными карими глазами, с их осторожным доверием к этим вторженцам, однажды явившимся в их