— Интересно, есть ли среди них те самые мерзавцы, что увели наших лошадей? — Авессалом кивнул на индейцев.
— Ты их разве не запомнил?
— Рафи, я в тот момент был слегка занят. Кроме того, отыскать индейца в толпе его соплеменников не легче, чем пытаться найти ворона посреди галдящей стаи.
— Может, мы бы их и узнали, повернись они к нам спиной и покажи задницы, — усмехнулся Цезарь.
Рафи с Авессаломом, хохоча, развернули коней и поехали прочь.
— Что в мешке, который тебе дал Красные Рукава? — поинтересовался Авессалом.
— Шерсть бизона.
— А что, тут водятся бизоны? — Авессалом был явно не прочь поохотиться.
— Нет. Шерсть, должно быть, выторговали у липан-апачей — они живут восточнее.
— А что ты собираешься с этой шерстью делать?
Рафи захотелось сказать Авессалому, что тот задает слишком много вопросов для человека, собирающегося добраться до Калифорнии живым. Однако подобная фраза прозвучала бы как совет, а советов Рафи не давал, считая их проявлением назойливости.
— Носков из нее понаделаю.
Рафи, Авессалом и Цезарь скрылись за поворотом. Они не видели, как девушка, заинтересовавшаяся конем Коллинза, обнялась с Пандорой, надолго прижав ее к себе, и не слышали, как обе плачут от радости.
ГЛАВА 6
ЧТО КОЙОТ ПРЯЧЕТ ПОД ШЛЯПОЙ
К тому моменту, когда Рафи рассчитался с кузнецом, уже наступил поздний вечер. Коллинз отсыпал Авессалому и Цезарю их долю серебряных песо, и теперь трое мужчин сидели у костра и ужинали, вычерпывая бобы с яйцами из котелков жесткими маисовыми лепешками. Закончив трапезу, Рафи покопался у себя в сумке и достал с самого дна пару чесалок для шерсти. Затем он сунул руку в мешок с шерстью бизона, с удовольствием отметив, что оттуда уже по большей части выковыряли колючки, веточки и насекомых.
Он отщипнул немного шерсти, положил ее на одну из чесалок, накрыл другой и задвигал ею из стороны в сторону, пока наконец волоски не растянулись вдоль железных зубьев. Отделив от чесалки пучок волосков, он положил его на свою расстеленную косынку, затем снова вытянул щепоть шерсти из мешка, и все повторилось.
Авессалом взял уксус с ветошью и принялся чистить ружье. Цезарь достал стопку квадратных ситцевых лоскутов, проткнутых иголкой с вдетой в нее черной ниткой. Затем он стянул с себя рубаху, на которой уже имелось немало таких же ситцевых заплат. Рафи обратил внимание, как бережно Цезарь обращается с лоскутами; это наводило на мысль, что они сделаны не из заурядного тряпья. Возможно, их нарезали Из женского платья — единственного достояния рабыни. Скорее всего, матери больше нечего было оставить сыну, когда она умирала.
Цезарь положил порванную рубаху на колено, накрыв дырку одной из ситцевых заплат. Когда он взял иглу, она буквально исчезла в его огромной лапище. Ловко перехватывая иголку, негр быстро принялся латать рубаху, аккуратно кладя стежки, похожие на следы крохотной птички.
Когда небольшая кучка обработанной шерсти выросла до внушительных размеров горки, напоминающей в отблесках пламени золотистое облачко, Рафи достал заостренную с обеих концов и очищенную от коры ивовую палку, на которую на расстоянии примерно четверти длины от одного края был насажен диск сантиметров десять в поперечнике. Смочив шерсть, Рафи намотал ее на верхний конец самодельного веретена. Затем он пристроил палку поперек бедра, уперев короткий конец в землю. Аккуратно потянув свободной рукой за шерсть, другой он покатил веретено вниз от бедра к колену, а потом в обратном направлении, снова и снова. Прядение пряжи всегда успокаивало Рафи.
— Кто тебя этому научил? — спросил Авессалом.
— Навахо.
Рафи не стал уточнять, что это была индианка навахо с бархатным голосом и год, что он провел с ней, был незабываемым. Благодаря тем дням Коллинз узнал, что такое счастье, а то до сих пор пребывал бы в неведении. Индианка постоянно пряла, даже на ходу, таская с собой маленькую коробочку начесанной шерсти. Нить будто бы вырастала из кончиков ее пальцев подобно паутине.
Она умерла у Рафи на руках где-то между восходом и закатом. Ее убила холера, которую притащили с собой старатели, ринувшиеся на Запад в поисках золота, — притащили вместе с железными печками, жерновами, фортепиано, семейными портретами и фарфором. Коллинз не стал рассказывать Авессалому, как плакал, увидев, как угас огонь жизни в ее глазах, словно кто-то задул свечу. К чему говорить, как он еще много месяцев после ее смерти лежал, завернувшись в одеяла, а слезы катились у него по щекам, пока волосы на висках не промокали насквозь. Даже сейчас, почти два года спустя, его временами охватывала тоска, дикая и необоримая, как буря в пустыне.
Она так и не открыла Рафи, как ее на самом деле зовут. Индейцы придерживались странных суеверий о сверхъестественной силе имен. Но во мраке, шепча нежности ей на ухо, он называл ее Прядильщицей Грез. Иногда, желая подразнить любимую, он обзывал ее Паучихой — так именовали волшебное создание, обучившее ее племя прясть. Всякий раз, когда она шила очередное одеяло, индианка неизменно оставляла в нем дырочку в честь Паучихи: это был символ отверстия, что есть в центре любой паутины.
Рафи все еще хранил одно из сшитых ею одеял. Отверстие в нем напоминало Коллинзу, что любимой больше нет с ним. Веретено принадлежало ей, и Рафи казалось, что оно все еще хранит тепло ее ладони.
И все же прясть Коллинза научила не она. Когда он был маленьким, они с сестрой собирали клочки шерсти бизонов, оставленные животными на кустах. Мама показала ему, как делать из них носки.
— Но ведь носки из шерсти бизона грубые и колючие, — сказал Авессалом!
— Да, есть такое.
«Грубые, зато долговечные, — подумалось Рафи. — Может, они продержатся достаточно долго, чтобы греть мне ноги, пока пуля, стрела или гремучая змея не отправят меня в те края, где в носках уже не будет надобности. Возможно, ждать осталось недолго, если учесть, с каким сбродом приходится иметь дело в этих краях».
От полной луны и высыпавших на небе звезд исходило столько света, что Рафи мог обойтись и без костра. Выше в горах мерцали огни костров апачей. Холодный ветер доносил смех индейцев; ©нерва негромкий, он внезапно сменился раскатистым хохотом.
— Как думаешь, над чем они смеются? Над нами с Цезарем? — спросил Авессалом. — Рассказывают, небось, как украли наших коней, а потом трясли задницами у нас перед носом.
— Может быть, — пожал плечами Рафи. — Апачи любят пошутить.
* * *
Около сотни человек из племен Тощего и Красных Рукавов собрались у