Было раннее зимнее утро. Ночью выпал свежий снег. Природа приняла нарядное зимнее убранство. Деревья, покрытые инеем, сверкали от восходящего солнца. На душе было радостно от того, что жив и перенёс страшную поездку.
Наконец, впереди показались серые одноэтажные кирпичные дома, надёжно огороженные рядами колючей проволоки. У входа в лагерь пестрела полосатая будка и такой же черно-белый полосатый шлагбаум, который к нашему подходу был поднят. Колонну ввели в лагерь, где всех пересчитали и распределили по баракам. Я опять, как и в Проскуровском лагере, обошёл все нары, ища земляков. Земляк почти всегда находил для вновь прибывшего земляка припрятанную краюху хлеба или чинарик сигареты. Так было и на сей раз. Нашёл земляка из Владикавказа, с которым переговорил до обеда, скурив две цигарки из махорки. Нашёл свободное место рядом с ним и лёг спать. Конечно, сон на голодный желудок – это не сон. Я по-прежнему очень страдал от голода.
Вскоре решил свою офицерскую суконную гимнастёрку и брюки-галифе обменять на буханку хлеба. Через земляка связался с полицаем барака, а через него с русским врачом из пленных, который работал в лагерном лазарете. Врач согласился на условия обмена. На следующий день пошёл в лазарет, переоделся там в поношенную немецкую одежду и получил желанную буханку хлеба. Хлеб был серый, из настоящей крестьянской муки. За день съел половину. Куском хлеба поделился и с земляком.
В Перемышльском лагере кормили ещё хуже, чем в Проскуровском. Вскоре мне пришлось обменять на две буханки хлеба и свои тёплые ватные брюки, и телогрейку.
На работу нас не гоняли. Целыми днями мы находились в закрытых бараках, без свежего воздуха. Утром поднимали в 6 часов. Пока приводили себя в порядок, наступало время завтрака. Давали по пол-литра мутного эрзац-кофе и пайку хлеба весом 200 граммов на сутки. Обычно хлеб съедали сразу же. После завтрака пленные приступали к двум полезным занятиям – уничтожению вшей в одежде и в голове да игре в карты. За этими занятиями делились рассказами о житейских премудростях, довоенной жизни, спорте, случаях на охоте и рыбалке и т. д. В общем, кто как мог «травил», то есть, врал. Жестоко спорили, нередко дело даже до драки доходило.
Так проходило время до получения литра обеденной баланды.
В полдень в барак вносили большие алюминиевые баки, из которых раздатчики черпали баланду и наливали пленным в котелки, банки, а у кого их не было, даже в солдатские каски. Обед привносил кратковременное оживления в бараке, некоторую приподнятость.
Оживление после еды сменялось длительным полудремотным сном на нарах, вернее животным отупением в ожидании следующего утра, когда будут давать новую пайку хлеба и можно будет частично утолить голод. Хорошего, светлого, кроме получения очередной порции баланды, впереди никто не ожидал.
Ченстохов
Через неделю полицай назвал мой номер и пригласил с вещами к лагерным воротам. Пять военнопленных и два конвоира уже поджидали меня. До станции добрались быстро, за какой-то час. Там на путях стоял товарняк с двумя вагонами военнопленных, в одном из них находились исключительно пленные советские офицеры. В вагон с ними посадили и меня. Их везли из Одессы. Они рассказали, что немцы начали эвакуацию промышленных предприятий и лагеря военнопленных.
В поезде на сей раз ехать было легче. В вагоне находилось всего человек сорок, можно было и прилечь на пол, и подремать.
Утром прибыли на станцию Ченстохов, где наш вагон отцепили и выгрузили из него всех пленных. Мы поняли, что нас направят в известный Ченстоховский лагерь, в котором находились только пленные офицеры. Вспомнил прочитанное где-то, что Ченстохов – древнейший польский городок. Нас повели по улицам, вдоль которых стояли красивые старинные кирпичные дома. Жители-поляки провожали колонну пленных сочувствующими взглядами. Проходя мимо знаменитого Ченстоховского собора, кто-то упомянул, что в нём находится известная икона – Ченстоховская Богоматерь, которая приносит счастье людям. Один пожилой командир с седой бородой, глядя на Собор, перекрестился и сказал:
– Матушка-Богоматерь, помоги нам выжить в фашистском плену и вернуться на Родину!
Мы ещё раз оглянулись на Собор и каждый мысленно попросил у Ченстоховской Богоматери сохранения жизни и прощения за грехи. Другой командир весело сказал: «Не унывайте, что в плену. Я в 1915 году был в плену у немцев и, как видите, жив. Не так страшен чёрт, как его малюют!»
В конце городской улицы показался лагерь. Вдоль тротуара тянулась глухая, унылая, серая от пыли каменная стена. Над нею выступали сторожевые вышки. У массивных железных ворот лагеря расхаживал часовой в каске. Над воротами висела эмблема с орлом. Сразу же за воротами стояло длинное кирпичное многоэтажное здание, за ним в глубину лагеря стояли ещё десятки больших деревянных бараков. Лагерь построили на возвышенности. Ниже, как на ладони, был весь город. Видно было, как в небо вонзался ребристый шпиль Ченстоховского собора, за который цеплялись низкие серые облака. Проходя по внутри лагерной улице, мы обратили внимание, что она с двух сторон огорожена колючей проволокой, что весь лагерь разделён на зоны-блоки, тоже огороженные. В каждом блоке находилось по четыре длинных барака.
По заведённому немцами порядку, вновь прибывшие должны пройти санобработку. Нас завели в пустой барак и велели раздеться. Затем, при морозе на улице нас, голых, перегнали через двор в другой барак, который представлял собою баню. В бане всех нас под машинку наголо остригли. Велели какой-то жгучей темной жидкостью смазать места тела, где рос волос, и разрешили купаться, париться не более получаса. Я с наслаждением искупался впервые за время пребывания в плену. Затем из бани нас, голых и распаренных, вновь перегнали через двор в третий барак.
В нём мы надели старое, латаное-перелатанное, но чистое нательное белье. Натянули на себя старые зелёные военные немецкие брюки навыпуск, надели старый измятый френч и зелёную шинель, на голову – пилотку. На спине шинели и коленках брюк жёлтой краской были нанесены буквы «SU» – Советский Союз. На ноги выдали ботинки на деревянной подошве.
В углу барака стоял стол, за которым сидели немец и переводчик. Каждого пленного записывали в журнал. Спрашивали фамилию, имя, отчество, год рождения, род войск, звание и гражданскую специальность. С одним из пленных, с которым сдружился в пути, решили записаться железнодорожниками. Рассуждали, что немцы пошлют нас работать в лагерь, который обслуживает только железные дороги: военнопленному там будет легче прожить. Можно будет питаться отбросами из пассажирских вагонов или же при возможности воровать из товарных вагонов пшеницу,