– Вот я с рюкзаком… – комментирует Илья. – Это мы пленного тащим…
Коптер завис над полем боя, бесстрастно фиксирует происходящее, кадры с высоты птичьего полёта сменяются крупными планами. Всё происходило ясным зимним днём.
– Минус пятнадцать градусов, – говорит Илья, – это лучше, чем оттепель. Пусть холодно, но нет мокроты. Потом слякоть начнётся, вот жесть, ноги постоянно мокрые, толком не высушиться. Самое тяжёлое на войне – переносить холод, днём ты вспотеешь, на тебе три нателки, ночью всё превращается в лёд. Бывало, снимал ботинки, стельки не мог оторвать, приморозило. По ночам по очереди стояли в охранении, я часто на лишнюю смену напрашивался, чтобы не поморозиться. Костёр разводить нельзя, арта накроет. Грелся в движении – ходишь, прыгаешь.
Камера дрона с птичьей высоты показывает место операции. Поля, сплошь изрытые воронками, разделены лесополосами, на Украине их именуют лесосмугами (на жаргоне бойцов – «лесополки»). Звука нет, комментируют происходящее короткие титры. Опорники врага отмечены кругами. Блиндажи, окопы в лесополосах на расстоянии друг от друга. Среди деревьев частые вспышки.
– Это мы забрасываем их из автоматического гранатомёта АГС-17. А это наш БТР, у него пушка тридцатка, тоже накидывал, и «Нона» работала. Комбат снимал и делал нарезку, бой весь день шёл, а здесь пять минут нарезано.
Неподвижно лежат с синими повязками на рукавах украинские двухсотые, Илья поясняет, в тот день их было девять человек, камера выхватывает одного, второго, третьего… – отвоевались. Ползёт раненый, в его сторону бежит боец.
– Это я подбежал, – показывает пальцем на экране Илья. – Ротный послал. Сразу не захотел сдаваться, пришлось уговаривать. Мы их зажали капитально. Первый взвод с одной стороны лесополки, мы – с другой. В клещи взяли. Этот выскочил на нас, его подранили, метнулся назад, упал. Ротный скомандовал: иди, проконтролируй. Я кричу: бросай оружие, окажем первую помощь. Парни смеялись после боя, как я уговаривал укра: «Дед, ты прямо соловьём заливался». Не помню, что говорил, на адреналине песня из меня лилась, откуда слова брались. Он стонет: «Я раненый». – «Автомат в сторону, если хочешь жить, – приказываю, стараясь не повышать голос, – окажем медицинскую помощь». Он автомат не отбрасывает. А мы в каких-то метрах друг от друга. Я лежу практически на голом месте, ямка неглубокая, что там лукавить, страшно. Всего можно ждать: из лесополки ударит очередь или снайпер снимет. Раненый, чувствую, не в адеквате, его хорошо долбануло в ногу, стонет, того и гляди в ответ на мои уговоры выстрелит сдуру. Я жёстко: «Кому говорю – автомат в сторону». Отбросил, я к нему прыгнул. Смотрю, сам не доползёт, надо тащить.
– Видите, руку поднимаю, – комментирует Илья происходящее на экране, – даю знак «плюс один», чтобы из наших кто-то подбежал. С Гришей контрактником мы укра за бронежилет под деревья затащили, потом полковые пришли, на носилках унесли. Гриша погибнет в марте под Кременной на крайней моей операции. Для него будет последней.
В это время зазвонил телефон Ильи. Он переговорил. Улыбался во время разговора, по лицу читалось, собеседник доставил искреннюю радость звонком.
– Простите, – извинился Илья, окончив разговор, – Баян звонил, вместе воевали. Его как раз на моей первой задаче ранило. Рядом были, его ранило, а меня Бог хранил. Почти полгода Баян лечился. В шею осколок прилетел. Тоже Бог миловал, на животе спал, лежал бы на спине, прямиком в сонную артерию… Едет после отпуска по ранению в дивизию во Псков. Хороший парень. Я на чём остановился?
– Гибели товарища.
– Да, мы попали в жёсткий переплёт. Гриша из Канска, настоящий сибиряк и десантник. Позывной Атлет – метр девяносто ростом, килограммов девяносто спортивного тела, двадцать один год. В тот раз пошли на штурм опорника, нас закидал АГС. Откатились на свои позиции, перезарядились, магазины пустые наполнили и снова в атаку. Укры с птички увидели, мы идём, и снова из всех стволов. Мы сначала запрыгнули в капонир – для бронетехники укры вырыли. Арта била, аж брёвна капонира поднимались от взрывов. Гриша и ещё трое в окопе укрылись, я с взводником в блиндаже. Мне кричат: «Дед, Гриша триста!» Подбегаю, у него пена изо рта, посинел. Небольшое отверстие на шее в районе сонной артерии. Бинт наложил, жгутом затянул, боялся, кровь хлынет. Быстро на носилки, вшестером, тяжёлый он, вынесли метров за двести в жёлтую зону. Красная, где бой, жёлтая чуть дальше от передовой, в ней, если по правилам, надо оказывать первую помощь, в красной больше вероятность самого убьют. В жёлтой, в овражке, полковые парни сидели. Разведчики штурмуют, полковая десантура в резерве. Займём опорник, они на смену, удерживать от укров, мы следующий штурмуем или в тыл на отдых. В жёлтую притащили Гришу, вижу, крови нет, и задыхается, я снял бинт. Потом сказали, осколок пробил шею, позвоночник, повредил спинной мозг, а вся кровь пошла внутрь. Прибежали парни из первого взвода, первый в тот день эвакуацией раненых занимался, понесли Гришу в нулевую точку, куда машина приходит. Гриша ещё по дороге двести – перестал дышать. Быстро всё. Мы с Гришей за пять дней до этого причастились. Ушёл к Господу, приняв причастие Святых Христовых тайн.
Разведбат по своему назначению выполнял две основные задачи – штурмовать или следить за врагом на наблюдательном пункте. В той операции, когда мы с Гришей причастились, взвод вёл наблюдение. После обеда взводный объявил: есть возможность причаститься. Батюшка в сопровождении офицера двигался по передовой. Собирались восемь – десять человек в укрытии – яме или окопе, батюшка проводил общую исповедь, причащал, окроплял и двигался дальше. Если вражеская арта начинала работать, падал на землю или в окоп, а чуть стихнет, продолжал путь по линии передовой. Из оружия один наперстный крест да требник.
Илья рассказал о смерти Гриши и снова вернулся к фильму, сделанному на первой их операции.
– Вот хороший эпизод, – повернул ко мне смартфон, – это мы с пленным Мыколой. Первый взвод нам его передал. С первым на стыке двух лесополос встретились, давай обниматься, почти как в Великую Отечественную встреча двух фронтов. Счастливые, хорошо повоевали, укров выбили, есть результат. Первый взвод пошёл отдыхать, нам комбат новое задание – взять ещё один опорник. Он в конце лесополосы. Комбат предупредил, в нём, по данным радиоразведки, семь человек. Мыколу использовали для прикрытия. Мужик в возрасте, под пятьдесят, из идейных, напрямую не сказал, но я понял, доброволец. С марта двадцать второго в армии. Неприязни к нам особо не скрывал, но умирать не захотел, стоило припугнуть, пошёл как миленький, помог вплотную подойти к опорнику…
Камера крупным планом показывала, как Мыкола в полный рост движется по сосновому редколесью, освещённому зимним солнцем. Хорошо видно – руки пленного связаны за спиной, следом за ним пригнувшись, держа дистанцию, двигаются три разведчика. Земля бесснежная, голая.
– Подыграл нам, кричал своим: «Не стреляйте, это я, Мыкола, свой», – комментировал эпизод Илья, а мы за ним подбирались как можно ближе. Геройствовать, вызывать огонь на себя, спасая своих, не стал, мол, бейте по мне, кацапы поганые по ваши души идут. Вывел на опорник. Он был буквой «Г» – окоп, блиндаж. Мы пострелялись с украми, арта наша поработала по ним, хорошо накидывала. Потом ротный скомандовал мне укрыться с Мыколой в яме, две глубокие в человеческий рост были неподалёку, в одной мы с Мыколой, в другой два сапёра и двое полковых ребят. Взвод кошмарил укров, а мы с Мыколой часа два вели беседу на политические темы. Говорю: «Не мы войну начали. Мы факельные шествия на Красной площади под знамёнами со свастикой не устраивали, не зиговали, не призывали хохлов убивать. А вы восемь лет кричали: кацапов на ножи. Ты же, говорю, православный человек, вон крест на шее». Он с вызовом:
«В советское время не было другой веры, одна всего». Я понял, вообще далёкий от Бога. Работал плотником на заводе. Начал восторженно расписывать, как хорошо во Франции, вот где жизнь! Вот где