– Кто отличился?
– Рядовой Семён!
– У Семёна есть фамилия?
– Прибылой моя фамилия, – пояснил тот.
– Молодец, рядовой Прибылой! Хороший у нас сегодня денёк! – И посмотрел на Толяна: – А с вами, Кочнев, мы ещё много дел наворочаем!
Один за другим стали подходить бойцы из охранения, опускали к ногам лейтенанта чужие автоматы, среди которых был ещё один «иностранец». В общей сложности автоматов набралось восемь.
– Забирайте трофеи и марш в расположение! – приказал лейтенант. – А вы, сержант, объяснительную мне, как только вернёмся.
Все уж было развернулись, как лейтенант всполошился:
– Отделение, становись! По порядку рассчитайсь!
Нехотя построились, рассчитались… одного бойца не хватало. Тогда двоих отправили в окопы с трофейными автоматами, а остальные во главе с лейтенантом пошли прочёсывать лес. Бойца нашли почти сразу, прошитого у ключицы пулей, угодившей наискось под броник. Его опознали, подхватили под руки и ноги и понесли к окопам. Время от времени менялись, и никто не проронил и единого слова.
Семён возвращался вместе со всеми и чувствовал себя ошарашенным. Прокручивая сегодняшние события в уме, он насчитал как минимум трёх врагов, уничтоженных собственноручно. Зато и своего бойца потеряли. И если к врагам не было сочувствия и жалости, даже к просившему о пощаде поляку, будто душа в тот момент очерствела, ожесточилась и превратилась в безжалостную машину, то своего стало неимоверно жалко. Он оказался из мобилизованных, местный по рождению; когда выдвигались на передовую, говорил, что, мол, родные места, мать с отцом живут неподалёку. Можно сказать, дома погиб.
В этот день о лесных событиях более не вспоминали, а на другой и вовсе забыли, отражая новые наскоки врагов.
– И правильно, – порадовался, пришедший в себя Толян Кочнев, немного поспав в блиндаже и вспоминая вчерашнее приключение. – Зачем нам пустая работа – не до зимы же здесь сидеть!
И всё-таки через два дня новый блиндаж построили, потому что пошли дожди, окопы раскисли, в ямах скапливалась вода, её отчерпывали, но всё равно грязи хватало, а обогреться и хоть немного обсушиться хотелось всем. Когда укрытие оказалось готово, где-то добыли жестяную печку, но днём её не затапливали, чтобы дымом не выдавать блиндаж, топили по ночам, и теперь имелось место, где можно и поспать, и переодеться, и обогреться. Правда, настроения это не сильно прибавляло. Поэтому все рвались в наступление, лишь бы выбраться из осклизлых окопов. Когда Кочнев (более ведь некому) спросил о наступлении у Акимова, тот хмуро сказал:
– Будет приказ, и пойдём!
27
Минувшее лето разделилось для Людмилы Серёжкиной пополам: до Семёна Прибылого и после. Ещё в июне она никем не заморачивалась, только-только придя в себя от расставания с неким типом, тянувшим из неё деньги, но даже и не они были главными в их отношениях. Тот работал журналистом в городской газете и жил вне всякого графика. Только на работу уходил ко времени, а возвращался – когда вздумается. Людмила вполне понимала, что у него ненормированный рабочий день, но уж что-то настолько ненормированный, да с постоянными командировками, хотя какие могут командировки в их газете, если всю основную информацию и темы для статей и очерков они добывали в администрации. А тут раз – и командировка на три дня. Раз – и на пять! Пока он жил на съёмной квартире, будучи иногородним, это не особенно бросалось в глаза, когда же перебрался к ней, то Людмиле было стыдно за него и перед родителями. Первое время они терпели носатого и лопоухого журналюгу, а потом отец попросту поставил дочь перед фактом, когда тот отправился в очередную «командировку»:
– Если это прыщ ещё раз появится в нашем доме, то выставим за порог! Так и передай ему!
Людмила и воспротивилась бы воле родителей, работавших на оборонном производстве, но к этому времени ей передали, что дорогого Илюшу видели с какой-то дамой на дальней протоке. Иному человеку она не поверила бы, но как не поверить подруге детства, если она даже скинула фото лобызающихся ухлюстков. Фотография была сделана издалека и резкости не хватало, но профиль её шустряка выделялся прекрасно. Но даже и в таком случае она не сразу показала ему фото, а только когда восстали родители и два мнения сошлись. Думала, что прыщ будет цепляться за бесплатное жильё, но он быстро собрал в сумку шмотки и, оставив ключи, попытался уйти достойно, но всё-таки гиблая сущность не позволила:
– Душно тут у вас! – изрёк он на прощание.
– Это ты навонял напоследок, – нашёлся, что сказать отец Людмилы, и попросил женщин: – Мать, дочь, распахните все окна в квартире, проветрите после этого хорька.
Отец бранился несколько дней, а в выходные, словно из мести, поменял в квартире замок и только после этого успокоился, или лишь сделал вид, но более и единым словом не вспоминал о нём, и жене не позволял, лишь иногда печально поглядывал на дочь, но ничего не говорил. И она понимала, что он не столько осуждает её, сколько жалеет.
Она месяц приходила в себя, о многом передумала и дала себе слово, чтобы впредь не вестись на пустую болтовню мужиков. Ведь как она познакомилась с Ильёй? Ведь ничего особенного он не сделал, лишь место уступил в автобусе, а потом проводил до дома, а какой женщине неприятно подобное внимание мужчины, тем более умеющего говорить. В дальнейшем он всегда спрашивал о её сынишке, всякий раз передавая ему какую-нибудь сладость или игрушку, пусть и не новую, хотя эта маленькая деталь говорила о многом, а более всего о его жадности. Первое время они даже в автобусе платили каждый за себя, как немцы. И теперь она была благодарна родителям, что помогли избавиться от залётного проходимца.
Именно из-за него она и к Семёну относилась с подозрением, но только первые полчаса, а потом опять в душе что-то, как показалось, щёлкнуло, и вновь не смогла победить свою молодую сущность. И не пожалела, увидев в нём совсем другого человека. Сначала думала, что на это влияет его относительная обеспеченность: квартира, достойная машина. Он хотя и женат, но жена неизвестно где. Людмила не высказывалась скоропалительно по тому или иному эпизоду, зная, что если поспешишь, пытаясь что-то выяснить, то ничего не выяснишь, а лишь запутаешься в мыслях и чувствах и поставишь себя