– Завтра отключу холодильник, что-то доем, что-то заберу с собой, перекрою воду, электричество. Вам только останется раз в месяц оплачивать коммунальные платёжки и следить за порядком. Деньги есть?
– Не переживай. Найдутся. Могу и тебе с собой дать, мало ли что купить придётся.
– Обойдусь. Куда мне их. Ведь и на карточке есть, и сегодня под расчёт наличными получил.
Он вроде бы всё сказал, но уходить не хотелось, словно он разрывал – пусть и слабую, но соединяющую нить, оставлял много неопределённого, горечью оседавшего на душе. Виолка всё это время не отходила, он прижимал её к себе, напоследок обговаривая с Маргаритой бытовые мелочи, и не было сил сказать: «Я пошёл, до скорой встречи!» Тёща вполне поняла его состояние и перекрестила, вложила в карман куртки бумагу, завёрнутую в целлофан, пояснила:
– Это «Живые в помощи»! Всегда держи при себе, а лучше выучи и повторяй в трудную минуту… А пока, как говорится, с Богом! Храни тебя Господь!
Семён понял, что Маргарита искренне переживает за него, и по-сыновьи обнял её, потом подхватил и поцеловал Виолку, и почти сразу, чтобы не рвать душу, поставил на пол, вздохнул:
– Мне пора. Будет возможность, позвоню! – и поспешил выйти из квартиры; не дожидаясь лифта, побежал по ступенькам.
Тревога, печаль расставания – всё в нём смешалось. Он хорошо помнил, как уезжал весной в Гудермес. Тогда всё напоминало приключенческую игру, и за дочку душа не болела, теперь же всё было по-иному: тяжело и непредсказуемо, даже не верилось, что так быстро жизнь может изменить семью, выхолостить её, превратить из беззаботной в полную тревог и неизвестности. Тесть отошёл в мир иной, жена, пусть и неверная, пропала. Была бы она рядом с Виолой, было бы спокойнее, а если что-то случится с Маргаритой… Даже думать не хотелось об этом.
В квартире, дожидаясь Людмилу, он начал потихоньку собирать вещи и принадлежности. Приготовил куртку, брюки, берцы, свитер, достал вязаную шапочку, порыскав по шкафу, нашёл две пары белья, несколько пар носков, приготовил «рыльно-мыльные» принадлежности, ложку, кружку, перочинный нож. Что ещё взять? Да разве всё предусмотришь!
Чтобы не слоняться по квартире и не тосковать впустую, решил нажарить картошки, мяса и провести общую ревизию холодильника. Запасов он особых не держал, поэтому приготовил себе в дорогу пакет бутербродов на первый случай и положил пакет в морозилку, сунул в рюкзак попавшуюся под руку пластиковую бутылку минералки, а всё остальное сложил для Людмилы.
Пока жарились мясо и картошка, он позвонил отцу, решив не скрывать свою мобилизацию, как скрыл весенний побег на фронт, и как можно спокойнее сказал, что получил повестку и завтра отправляется. Отец выслушал его и ничего сразу не сказал, словно не понял, а потом встрепенулся:
– Скажи, где, когда – приедем с матерью проводить тебя!
– Пап, спасибо, но, честное слово, не хочется видеть мамины слёзы.
– Тогда один приеду!
– И этого не надо. Я не пацан какой, чтобы за ручку вести меня в военкомат. Разберусь, всё нормально. Постараюсь звонить, но это уж, сам понимаешь, как получится. Лучше вот что имей в виду: позванивайте Маргарите, а то она одна осталась с Виолкой.
– А где же Ксения?
– Нет её. Поехала в Испанию и ни слуха от неё, ни духа. Так что позвоните Маргарите, поддержите её.
– Позвонить-то позвоним и в случае чего выручим – родные всё-таки, а вот что жена твоя пропала – это непорядок. Написали хотя бы заявление в полицию?
– Пап, давно написали, хотя сейчас такое время, что трудно ожидать чего-то определённого, тем более искать концы в Европе. Ладно, надеюсь, всё будет хорошо. Постарайся успокоить маму, скажи ей, что скоро вернусь. Целую вас! Мне надо собираться.
– Погоди, где твой военкомат?
– В Заречье.
– Какая улица?
– Почтовая… Всё-таки хочешь приехать?!
– А как бы ты поступил, если бы собственный сын на фронт уходил? На какое время назначено?
– К восьми…
– Вот и хорошо, завтра увидимся. Взял бы и мать, но она приболела. Так что до встречи.
Семён вздохнул:
– Ладно, пап, до завтра!
Он отключил телефон, не в силах более рвать сердце, выкручиваться, говорить одно, а думать другое. Хорошо, что звонок в дверь отвлёк.
Дверь распахнул, а перед ним – Людмила.
– Проходи, Серёжкина, что замерла? – пригласил Семён.
Она вошла настороженно, не как прежде, даже осмотрелась, словно остерегалась чего-то, и вгляделась в него так жалостливо, что он невольно шумно выдохнул:
– Ты чего такая?
– Неожиданно всё это! В голове не укладывается, что завтра расстанемся.
– Обычное дело для мужиков. Пришло время, значит, надо идти и защищать Родину! Вот и рюкзак собрал!
– Какой-то он худой у тебя.
– Остальное в боях добудем! – усмехнулся Семён.
– Всё шутишь…
– Шути не шути, а пора ужинать. Мой руки и – за стол. У меня бутылка вина припасена по случаю!
Они шутливо переговаривались, но оба понимали, что шутки их натужны, даже неуместны, только когда Семён налил в бокалы вина, посерьёзнели.
– Можно я скажу? – спросила она и, собравшись с мыслями, прежде посмотрела на него долго и пристально: – Возвращайся невредимым и как можно скорее. Давай выпьем за это!
Они неожиданно быстро почти осушили бутылку, и она, запьянев, с нескрываемым вызовом сказала:
– Мы с тобой знакомы два месяца, и, заметь, я никогда не спрашивала о твоей жене, но сегодня хочу спросить, чтобы ждать тебя по-настоящему или…
– По-настоящему! – развеял её сомнения Семён, и рассказал всю историю, начиная с апрельского отъезда на Донбасс.
– И что, так и не знаешь, где она сейчас? – выслушав внимательно и не перебивая, спросила Людмила, глядя в глаза, словно не верила.
– Не знаю и не особенно интересуюсь. Единственное, кого жалею в этой истории, это дочку: она ведь ждёт, спрашивает о ней.
– Это так. Дети в подобных историях более всего страдают. Когда мы с мужем развелись, Валерик часто спрашивал об отце. Я сначала всякую чушь городила, а когда он укорил: «Бабушка сказала, что мой папа бросил нас!» – всё рассказала, как есть, и более он никогда об этом не спрашивал. Из тебя, кстати, тоже слова не вытянешь!
– Зато сегодня разговорился, – усмехнулся Семён, успевший посмотреть на Людмилу совсем по-иному, потому что никогда не интересовался её мужем.
За ночь они много о чём успели переговорить. Семён пытался вернуть прежние чувства, забыть её сегодняшнюю болтливость, но ведь она – женщина, и как