Обернувшись вправо, Журавлев сказал:
– Эти люди – корректировщики с морских батарей.
Только сейчас Локтев обратил внимание на трех моряков. Они сидели на нарах. Полумрак прикрывал их.
– Очень рад, – сказал Локтев.
Майор поморщился, недовольный слишком штатским ответом. Развернул карту и сказал:
– Подойдите ближе. Вот высота Сивая. По данным разведки, немцев на ней нет. Вы со своим взводом займете ее и будете удерживать столько, сколько потребуется корректировщикам. Окопайтесь, устройте завалы. Словом, оборона должна быть прочной. Вам понятно?
– Понятно.
– Сейчас двадцать пятнадцать. Срочно получите дополнительные боеприпасы, продовольствие. Занять высоту Сивую приказываю к двум ноль-ноль.
Дождь перестал, но воздух был влажным, и вода чавкала под ногами, как на болоте. Тьма не давила, она струилась сизым, неверным светом. И было ощущение, что все-таки за тучами плавает луна, потому горы и смотрятся на этом низком сероватом небе.
Локтев шел впереди взвода. И рядом с ним нога в ногу шагал Чугунков. Как выяснилось, он был родом из здешних мест, хорошо ориентировался в горах и не один раз поднимался на высоту Сивую.
– Вот она, – сказал Чугунков и указал рукой в темноту. – Видите?
Но Локтев ничего не видел.
– Близко уже! – В голосе Чугункова звучала гордость: не зря доверился ему взводный. – Перейдем лощину – и на месте.
Они шли осторожно, не выдавая себя ни огнем самокрутки, ни громким говором. И вскоре Локтев действительно увидел темную, уходившую в небо махину.
– Она? – прошептал он.
– Сивая, – тихо ответил Чугунков.
И тут же Локтев увидел направленное на него дуло автомата. И услышал выкрик:
– Hände hoch![6]
4
Крова у них не стало. Семья Мартынюк жила теперь в саду под виноградом, который гибкими лозами своими оплетал деревья, образуя некое подобие шатра, высокого, зеленого.
Любаша, Степка, Ванда неотлучно находились возле щели, а точнее, возле кроватей, стоявших рядом под грушей.
Налеты участились. Сирена гнусаво завывала пять-шесть раз на день. Нина Андреевна не успевала по тревоге прибегать домой. И страх за детей извел ее. Тут еще муж письмо прислал.
Он, конечно, читал в газетах про туапсинское направление и настаивал на их эвакуации. Ему легко было настаивать, потому что он не имел и понятия, как им тут достается. А Нина Андреевна, хлебнув лиха в Георгиевском, боялась срываться с места. Зашила в одежду Степки и Любаши молитву. И все. Молитва начиналась страшными, непонятными словами: «Живы в помощи вышнего, крова бога небесного…»
Ванда жила с ними.
Беатину Казимировну похоронили во дворе, ибо никакой возможности отвезти ее на кладбище не было. Никто не смог бы и представить, где можно взять машину. Да и сама поездка потребовала бы часа три времени. Оказаться же на такой срок вдали от спасительной щели в те дни, когда город бомбили много раз в сутки, было просто боязно.
Витькин дед молча сколотил гроб из старых досок. Помог вырыть не слишком глубокую яму. Старик старался и потел. И Степке стало стыдно, что он бросал к нему в сад гранату.
Тело предали земле рано утром. Возле холмика, на котором белело много камней, стояли дед и сноха Красинины, баба Кочаниха, Нина Андреевна, Любаша, Витька, Ванда и Степан. Ванда вытирала слезы маленьким, припачканным глиной кулаком. У остальных лица были скорее озабоченными, нежели скорбными.
Потом Ванда и Любаша украсили могилу цветами. Вечером вернувшийся из города дед Кочан приволок высокий металлический крест давней, но добротной работы. Никто не уточнял, где дед раздобыл его. Ванда поцеловала деда в небритую щеку. Он растрогался и немного прослезился, хотя никогда и не был знаком с Беатиной Казимировной.
– Вот оно выходит как… – произнес дед Кочан. И снова повторил: – Вот оно выходит…
Что выходит, он так и не пояснил. Нина Андреевна поднесла ему полстакана водки. Он выпил ее как воду. И вдруг сказал:
– Собирайтесь все к нам. Зачем же с детьми и под открытым небом?
Но они уже привыкли жить в саду. И отказались.
Виноградные листья не мешали считать звезды. Это можно было сделать, лежа в постели.
Любаша и Ванда спали вместе. Их белый пододеяльник был хорошо виден. И кровать была похожа на парусную лодку.
Степка слышал, как Ванда говорила Любаще:
– Завтра напишу папе письмо.
– А как будешь писать?
– Я уже подумала. По правде. «Здравствуй, папочка. Нас постигло большое горе. Нашу маму убило осколком. Я осталась одна…»
Очень, очень ему было жаль Ванду в ту минуту. И Степка, наверное, расплакался, если бы дворняга Талка, которую на ночь привязывали к дереву, вдруг громко не залаяла и не бросилась на кого-то. Степка соскользнул с кровати.
– Пошел вон, кабыздох! – сказал чей-то знакомый голос.
Около крыльца стоял человек в военной форме и размахивал пистолетом.
– Эй! Хозяйка! Есть здесь живая душа?
– Талка! – крикнул Степка. – На место!
И побежал к военному, потому что узнал его. Это был шофер Жора.
Левая рука Жоры висела на перевязи, и бинт был широкий, но, наверное, не очень свежий, потому что он не белел в темноте, а просто был светлее, чем гимнастерка.
– Какого черта вы здесь сидите? – громко, без раздражения спросил Жора. И прошел мимо мальчишки, но, сделав несколько шагов, остановился и спрятал пистолет.
Он теперь стоял впереди, напротив разбитого крыльца, и Степка видел его спину, занятую скаткой и вещевым мешком, и голова под пилоткой казалась такой маленькой, что Степан усомнился: шофер Жора это или кто другой?
Из сада, который от калитки выглядел совсем темным, непроницаемым, спешила мать. Она ходила в старых, разношенных галошах, и они чавкали, как земля в слякоть, поэтому Степка и догадался, что идет мать, а не Любаша и не Ванда, хотя ни фигуры, ни силуэта из-за тьмы различить было невозможно.
– Кто здесь? – не очень смело спросила мать.
И Жора узнал ее и поздоровался. И Нина Андреевна тоже признала его, сказала:
– Добрый вечер.
– Поехали со мной в Сочи, – сказал Жора. – Я еду в госпиталь и возьму вас с собой.
– Сейчас все едут в Сочи и в Абхазию, – согласилась Нина Андреевна. Но тут же возразила: – А у меня здесь работа. И что я там стану делать без денег с тремя детьми?
– Я не ослышался? – спросил Жора. – С тремя?
Он был чуточку пьян и вроде бы позировал, а может, Степке только показалось это.
– Погибла соседка. Ее девочка живет с нами, – сказала мать.
– Ванда. Помнишь, я говорил тебе про Ванду? – сказал Степка.
– А, Ванда… Помню, – сказал Жора.
Но, конечно, не помнил…
Степка оставил Жору вдвоем с матерью, которую