– Вася!
Потом еще:
– Вася!
И еще:
– Вася!
– Ну чего кричишь? – спокойно спросил Васька Соломко, появляясь из-за угла дома.
Он ступал тихо, словно крадучись. И едва заметно улыбался. Улыбка редко сходила с его лица. Возможно, из-за природной вежливости, а может быть, общение с мальчишками доставляло ему удовольствие.
Степка сказал:
– Здравствуй, Вася!
– Объявился, значит, – ответил Васька и присел на порожек. – Ну рассказывай, рассказывай…
– А чего рассказывать?
– У-у-езжал куда-то?..
– Мать заставила.
– Значит, правильно. Мать нужно слушаться…
Васька почесал затылок, потом вынул из обтрепанных брюк обломок напильника, за ним – сизый, как дым, кремень. Трахнул по кремню напильником, посыпались искры: с десяток сразу. Спросил:
– Сменяем?
– Не на что.
– Так и поверю!
Степан опустился возле ведра на корточки. Пристально, словно гипнотизируя, стал смотреть на Ваську.
– Что я просил, достал?
– Mo-может быть, достал.
– Врешь!
– М-мое дело, значит, – осторожно заметил Васька и даже перестал улыбаться.
– Сам обещал, – Степан поднялся и взял ведро.
– Ракетница устроит? – спросил Васька.
– Ра-ке-тница?.. – недовольно протянул Степан.
– Нет, значит… А ты скажи, зачем тебе пистолет? – Васька вскочил, и глаза его заметались.
– Да ты что, Вася? У нас же договор был – полная тайна!
– Ладно, – вздохнул Васька, – был договор. Но пистолет я еще не достал. Самолет немецкий на Пролетарской улице упал. Пока прибежал туда – народ собрался, милиция. П-пу-лемет снять можно было, а пистолеты ни-икак…
– А если самолет упадет поблизости? Здесь, на улице Красных командиров?..
– Тогда другое дело. Однако они, значит, больше в море падают да в горы.
– Ракетница хорошая? – спросил Степан.
– Хорошая. Только не стреляет.
– Брак? – Степан явно приуныл.
– Курок обломан. Но ручка из кости.
– Покажи.
Васька отрицательно покачал головой:
– Нужно выяснить, на что меняться будем.
– У меня кинолента есть, одна часть. «Боксеры» называется.
– Посмотреть, значит, надо.
– Пожалуйста. Правда, мы с Вандой немного оторвали, там, где надписи. Ух! И горит она, Васька! А запах – удавиться можно.
– Приду, – сказал Васька. – Сегодня перед вечером, значит.
– Договорились, – сказал Степан. И пошел к колодцу.
Прежде чем набрать воды, он решил посмотреть дом, который недавно разбомбили. Бомба скорее всего угодила в трубу, потому что обычно трубы оставались торчать, как кресты на кладбище, а тут двор усеян кирпичной крошкой, и листья виноградные, и лозы были присыпаны розово-желтой пылью. Когда-то виноград оплетал дом со всех сторон, подбираясь, наверное, к самой крыше. Теперь же подмятые рухнувшими стенами лозы прижимались к земле, образуя огромное круглое гнездо с развалинами в центре.
Было что-то тревожное в этой вылазке. Степан подумал: сейчас что-нибудь случится. И ему стало жутко. Ведь если сюда никто не приходил, в подвале или в погребе могут томиться люди. И он услышит их хриплые стоны… И действительно, что-то шевельнулось под обломками. Степка почувствовал дрожь в коленках.
Вылез кот. Старый, пушистый. Дымчатого цвета. Посмотрел на солнце. Прогнул хвост. И медленно потопал в кусты.
Степка перевел дыхание. Вспомнил, что жильцы этого дома эвакуировались еще месяц назад. И конечно, никто не мог здесь погибнуть.
Сделав шаг или два, он внезапно поднял голову вверх и среди широких виноградных листьев увидел ножку ребенка, обутую в красную туфлю.
Ему стало плохо. И он не сразу разглядел, хотя это было очевидно: в винограде застряла кукла. Когда он взял ее в руки, кукла открыла глаза и посмотрела из-под черных изогнутых ресниц голубым взглядом.
– Какая же ты красивая, – сказал он, не в силах преодолеть дрожь в руках.
Он повернул ее, осматривая, а кукла плаксиво сказала: «Ма-ма!»
Он даже вздрогнул. Конечно, Степка знал, что существуют говорящие куклы, но сейчас вздрогнул.
– Ладно, – сказал он. – Не пищи… А тебе все-таки досталось, бедняжка.
Платьице у нее было пробито осколком и одна нога поцарапана.
Он принес куклу домой, сказал Любаше:
– Заштопай.
Любаша лежала на кровати поверх зеленого одеяла, читала газету. Сарафан ее сбился, тронутые ветрогаром ноги были стройными. И Любка знала про это, и знали все, кто не страдал близорукостью.
У Любаши глаза округлились, она бросила на пол газету и присела, подобрав ноги под себя.
– Где ты ее взял?
– Нашел.
– Вот я скажу матери, что ты шныряешь по развалинам.
– Матери и без этого трудно.
– Какой сознательный!
– Заштопай, – повторил Степан.
Любаша вертела куклу. Несколько раз заставила пропищать ее «мама», потом сказала:
– Это мне?
– Держи карман шире! – выпалил он.
Тогда Любаша догадалась:
– Ванде?
Он промолчал.
– Да… – Любаша опять легла. – Что с тобой будет, когда ты вырастешь?
– Стану летчиком.
Любаша не ответила. Смотрела на куклу, но уже без всякого интереса.
Стены стали синеть, и лишь пятно у самого пола продолжало оставаться розовым, потому что дверь в первую комнату была открыта и окно отбрасывало лоскут заката.
Лениво, словно поднимая непомерную тяжесть, Любаша сказала:
– Не знаю… Стоит ли показывать тебе письмо из Архангельска. Девчачий сердцеед!
– Я из твоих волос подушку набью, – пообещал Степан.
Любаша засмеялась:
– Я пошутила. Никакого письма нет. А кукле сошьем новое платье. Дыра слишком велика.
– Степан!!!
Васька кричал с середины улицы. Он всегда кричал, не подходя к забору, и стоял, чуть согнувшись, раздвинув ноги, словно собирался с кем-то бороться. Степан увидел его в окно. Васька не смотрел на дом, а кричал так, будто Степан находился внизу, под горой.
Любаша спросила:
– Что у тебя общего с этим психопатом?
– Не женского ума дело, – буркнул Степка и вышел на крыльцо.
Оно было бетонное, с человеческий рост. Без перил. Вместо них белые широкие ступеньки поджимались массивными гранеными брусьями. Брусья были чуть выше ступенек, и, если не жалеть штаны, можно было бы и не пользоваться ступеньками, а съезжать по брусьям.
Васька по-прежнему глядел в сторону моря и что было сил орал:
– Степа-ан!
– Закрой рот!
Васька закрыл. Степан поманил его рукой:
– Иди во двор.
Васька аккуратно затворил калитку. Приблизился, как всегда, неслышно.
При заборе росли мелкие розы – белые и красные. Они плелись, точно виноград, и лозы у них были очень похожими на виноградные. Степан сел на лозу в таком месте, где не было видно из окон дома. И Ваське предложил сесть.
– Показывай.
– Хи-итренький, – пропел Васька. – А может, у тебя никакого кино и нет?
– Я ракетницу тоже не видел.
– Сколько ни говорить, а с разговору сытому не быть, – сказал Васька, сорвал розочку и принялся вертеть ее, как пропеллер.
«Упрямый осел», – подумал Степка. Но в подвал пришлось идти.
Васька открыл коробку, долго нюхал пленку и даже пытался рассмотреть кадрики, однако ночь вырастала из-за горы и темнота наступала быстро. И Васька разочарованно