Комбат любовно оглаживал незамысловатый инструмент.
– И еще одно предназначение. На походе лопатка висит на ремне в чехле и бьет тебя по ногам, если неправильно приторочена. Разумно крепить лопатку: черенок под ремень, а железным лотком вверх, так, чтобы он прикрывал левую лопатку. Лопатку под лопатку. Когда лежишь на земле или ползешь, лопатка прикрывает сердце от шрапнельных пуль или осколков. А в бою – перемещаешь ее на грудь. И под рукой – удобно, и сердце прикрывает. Конечно, пулю в упор она не держит, но если «дура» наизлете или под углом – спасет, ослабит убойную силу… А кто изобрел такую лопатку, знаете?
– Суворов?
– Никак нет. При Суворове таких лопаток еще не было. Но он бы ее, конечно, оценил. Пуля – дура, штык – молодец, а лопатка – мастерица. Ее изобрел в середине прошлого века датский капитан Линеманн, толковый парень, понимавший, что к чему. И у нас она была принята на вооружение полвека назад. Послужила она и в турецкую, и в японскую, и в германскую войну. И, кстати говоря, Россия была единственной страной, которая заплатила Линеманну за патент. Остальные страны использовали такую лопатку пиратским образом, без авторского права.
И вот так капитан Зерницын мог выступать по каждому предмету военной экипировки. Не только Черкашин, все лейтенанты и даже некоторые ротные командиры из других батальонов, копируя его походку – скорую, упругую, уверенную; так же, как он, – вскидывали ладонь к козырьку: сначала медленно, а потом быстро и резко под правую бровь. Почти все отпустили себе короткие солдатские усы «а ля комбат» и вместо папирос крутили аккуратные цигарки. И даже его поговорку «В армии много непонятного. Но все – правильно!» взяли «на вооружение», как французы лопатку Линеманна – без ссылки на автора.
– В армии много непонятного, – замечал Черкашин своим подчиненным. – Но все правильно. Вопросы есть? Задавайте.
Вопросов всегда было много, и не на все лейтенант мог ответить. Иных отсылал к политруку, иных – к интенданту, иных – к чертовой матери, предупреждая, что и у стен есть уши.
Ох, уж эти уши, встроенные в стены, в двери, в окна. Капитана Зерницына уже вызывали в политотдел, спрашивали, почему он превозносит буржуазных офицеров вроде датчанина Ленеманна, с его малой пехотной лопаткой. В ответ Зерницын завалил ревнителей советских приоритетов сведениями из жизни конструктора родной трехлинейки. Но и здесь попал впросак, поскольку и сам оружейник Мосин и его легендарное детище состоялись при «проклятом царском режиме». Пришлось срочно переключаться на Токарева и его самозарядную винтовку, принятую на вооружение три года назад.
Потом они долго вспоминали этот славный ночлег в доме лесника. Потом им пришлось еще дней десять пробираться сквозь бурелом, болотную трясину, перебираться через реки, перебегать поля и пересекать дороги. Не все смогли проделать этот тернистый путь. Но уж кто смог, тот и вспоминал добрым словом.
Потом Васильцову припомнят в старательном доносе все – и то, что без команды снял с позиции 15-й полк и начал самовольное отступление и что бросил на добычу немцам раненых коней, устроил в лесу пьянку под видом своей свадьбы, что растерял связь с полками и вообще сгубил целую дивизию в белорусских лесах.
ИСТОРИК ДМИТРИЙ ЕГОРОВ:
«В течение ночи и весь день 29 июня части 10-й армии отходили на восток, ведя ожесточенные бои с войсками 4-й полевой армии вермахта. Особенно яростные столкновения происходили в Беловежской Пуще, в районах Слонима, Волковыска. Зельвы, Порозово, Нового Двора. Когда стало ясно, что пути отхода 10-й армии в районе Зельвы и южнее перерезаны и прочно блокированы противником, часть окруженных войск устремилась по единственно доступной грунтовой дороге к деревне Пески. 29 июня Пески немцами еще заняты не были, и там переправлялись в основном части из состава 3-й армии».
Лишь одна 49-я дивизия не участвовала в самоубийственной контратаке 23 июня. Все участвовали – 4-я, 10-я и 3-я армии, все их дивизии рванулись вперед по запальчивому приказу командующего Западным фронтом. Это был рефлекс, и как все рефлексы – бездумны, спонтанны. Тебя ударили? Ответь тут же. А там уже ясно будет – кто кого. Ответить сразу – дело чести, а уж что последует за твоим ударом – другое дело…
Вот и ударили на второй день войны. Перешли в контр-наступление – совершенно неподготовленное: без авиационного прикрытия, без разведки, без взаимодействия и еще множества разных «без…» Ринулись с кулаками на броневую стену. Ринулись только для того, чтобы потом доложить в Москву, что «вторгнувшийся противник остановлен мощным контрударом.
49-я не участвовала в этой кровавой показухе, поскольку связи не было ни слева, ни справа, ни с армейским начальством, ни с фронтовым. Она как стояла на своих позициях, так и стояла, хотя и несла серьезные потери от крупнокалиберной артиллерии и ударов авиации. Молотили ее и с закрытых позиций, и прямой наводкой, и с голубых небес. Но нет худа без добра. Не было связи, вот и зряшные потери не понесли. Однако и без связи не жизнь!
Васильцов то и дело посылал в 222-й полк связных. Только четвертый из всех посланцев привез ответ от майора Яшина, комполка. На листке, вырванном из «полевой книжки командира» было второпях набросано:
«Под давлением превосходящих сил противника вынужден отойти в лесной массив. Двигаюсь в направлении села Порозово, чтобы занять там новые позиции. Имею свыше ста человек раненых. Из них сорок пять – тяжелых. Майор Яшин».
Посыльный доложил, что 222-й полк или то, что от него осталось, двигается в трех километрах севернее. Люди Яшина выдвигаются к Порозово, на четырех уцелевших грузовиках, в основном ночью – под прикрытием темноты. Это порадовало: яшинцы успеют выйти на «трассу жизни» раньше и прикроют их отход. Заодно выяснилось, что Пуща наполняется и другими войсками, в ее дебрях укрывались даже танкисты – безлошадные, конечно. Никто не знал, где именно намечен новый рубеж обороны. Предполагали – по реке Щаре, природному оборонительному рубежу. Главное, выйти из Пущи, а там разберемся, там встанет, дождемся резервов и пойдем вперед. Так виделось многим… О старой «линии Сталина» и речи не было – слишком глубоко она в тылу. Кто ж туда немцев допустит?
Для себя, для своих полков Васильцов полагал десятикилометровый рубеж старинной дороги Порозово – Новый Двор. На дороге бои вести сподручно, на дороге закрепиться можно, по той же дороге и пополнение подбросят, и снабжение провиантом и боеприпасами. А как иначе может быть? Не идти же к Слониму или Барановичам? Это уж совсем черный вариант. И комиссар Потапов так считал, а он мужик умудренный и по-житейски, и по-военному. Все в нем – и крестьянская жилка, и солдатская сметка. Васильцов к нему всегда прислушивался, даром что тот «политик», а не тактик. Потапов, водя по карте кривым, пожелтевшим от курева пальцем, резонно заметил:
– В Порозово соберемся, перышки почистим и на Волковыск двинем. Там все же железная дорога. Там главная драка развернется.
При удачном исходе волковысской битвы можно по стальным рельсам двинуться на запад. Нет, так по той же «чугунке» можно было