Дверь открыла сердитая немолодая женщина – Стася, старшая сестра «коханки» Пиотровского.
Без лишних слов она показала комнату для гостей: две кровати, разделенные комодом. На стене икона Ченстоховской Божией Матери с букетиком сухих цветов. На окнах шторы из тяжелого темно-коричневого плюша, и такие же портьеры прикрывали двери. Заметив, что Хромов достал пакет со снедью, она пригласила постояльцев на кухню – там был обеденный стол и горячий самовар.
Несмотря на строгий вид, Стася не отказалась от предложенной рюмки зубровки. Повеселела, подобрела.
– Слышал, что у вас была очень красивая сестра, – осторожно начал разговор Фанифатов.
– Что красивая, то да. Але ж дура дурой!
И тут Стася – уже под третью рюмочку – поведала про неудачный роман с Гжегожем (Григорием), который, несмотря на шляхетские ухаживания, оставил ее беременной. А ведь Стася предупреждала сестру не заходить в отношениях с этим «байстрюком» слишком далеко. Не послушалась – зашла. Точнее, залетела. И пришлось делать аборт. А «байстрюк» сбежал служить в Красную Армию.
Из всего сказанного Фанифатов сделал вывод, что сюда Пиотровский не сунется – куда-куда, но только не в Крево.
– А где сейчас Крыся?
– Последнее письмо я получила от нее из города Павлограда. Это в Казахстане.
– Она приедет в гости?
– Не знаю. Может быть. Когда-нибудь.
О самом Гжегоже Стася знала мало. Но сообщила, что службу в польской армии Пиотровский проходил в Лиде, где-то на военном аэродроме. «Хвосты самолетам заносил», – презрительно отметила она.
«А ведь убежище беглец мог найти себе и в Лиде, – подумалось Фанифатову, – у бывших сослуживцев. Почему нет?»
На обратном пути они ехали через Лиду, и Фанифатов решил задержаться в этом городке. Лида чем-то напоминала местечко Крево – руинами замка, старыми липами, фасадами каменных домиков с мелкими оконцами. В целом же это был довольно большой городок да еще с железнодорожным вокзалом. Первым делом капитан госбезопасности направился к своим коллегам, местным «территориалам». В лидском НКВД он попросил навести справки о бывших польских военных, кто служил на местном аэродроме. Таковых почти не оказалось. Фанифатов уже хотел возвращаться к «эмке», возле которой прогуливался и покуривал лейтенант Хромов. Но замначальника, который ворошил бумажные дела, открыл невзрачную тощую папку.
– Вот есть один такой. Мирослав Гнедынский. Капрал Войска польского. Служил техником на лидском аэродроме. Сейчас работает в гараже железнодорожного узла. Находится под наблюдением – подозревается в связях с Армией Крайовой.
– Где живет?
– Улица Вызволення, дом десять. Частный дом с приусадебным участком. Женат. Сыну пять лет.
– Фотография есть?
– Только на групповом снимке.
На фото, сделанном на самолетной стоянке на фоне бомбардировщика «Лось», стояли и сидели семеро солдат аэродромной службы.
– Вот крестиком помечен наш фигурант.
Рядом с Гнедынским стоял и Пиотровский в погонах подхорунжего. Друзья? Или случайно рядом встали? На обороте фото помечено простым карандашом: «Лида. 21 августа 1939 г.»
Поблагодарив коллег, Фанифатов отправился к машине. Хромов уже присмотрел ближайшую харчевню. Зашли в небольшую кофейню, заказали фляки и драники – время обеденное, не худо бы и подкрепиться. За трапезой Фанифатов рассказал все, что узнал в райотделе НКВД.
– Немного, – заметил лейтенант. – Но веревочка вьется. Надо бы с этим Гнедовским
– Гнедынским.
– С ним бы потолковать. Может, на след наведет?
– Не надо с ним толковать. Он под наблюдением у территориалов. Это во-первых. Во-вторых, вряд ли Пиотровский попрется с винтовкой в Лиду – за триста километров.
– Винтовку мог и в лесу припрятать.
– Мог бы. Но делать ему здесь нечего.
– Приятель мог бы по старой дружбе на работу в гараж пристроить. Там же и ночлег. Человеку на первых порах надо где-то притулиться.
Фанифатов допил вишневый компот залпом, будто портвейн. Промокнул губы салфеткой.
– Полагаю, что он к аковцам подался. В Пущу. Это рядом. Так проще… Поехали домой. Может, результаты есть от прочесывания леса.
Но рота капитана Зерновицына, добросовестно прочесавшая десять гектаров, вернулась ни с чем. Никаких аковских схронов, никаких следов Пиотровского не нашли, если не считать трех задержанных браконьеров, вывозивших лес на стройку дома.
Тяжело вздохнув, капитан Фанифатов сел писать донесение начальнику Особого отдела 4-й армии.
Глава одиннадцатая. Царский подарок
Генерал Зыбин доверил выбирать подарочных скакунов командиру кавполка, а сам он, владея искусством каллиграфии, написал старославянским шрифтом юбилейное поздравление комдиву Васильцову.
Командир полка долго выбирал коней, но все же выбрал: это были караковый мерин Шеремет и великолепных статей игреневый ахалтекинец по кличке Овал.
– Сдашь под расписку – и сразу домой, – наставлял он старшину. – На все про все, полагаю, трое суток хватит. Харч возьмешь сухпайком. А в Высоком тебя и накормят, и спать положат. В общем, не обидят.
Задание было несложным и даже приятным, если не считать разлуки с Альбиной. В неблизкий путь Незнамов выехал с раннего утра, не дожидаясь, когда полковые повара сварят кашу на завтрак. Внимательно изучил карту: сначала до местечка Порозово, а оттуда по лесной дороге через Беловежскую Пущу до Высоко-Литовска… Сидел он на своем любимом Драчуне, а за ним шли в поводу Шеремет и Овал. И было это так привольно, и солнце играло на золотых переборах сосновых стволов, как на гуслях, и ближняя кукушка так щедро сулила ему многая лета, что Незнамов даже запел от восторга чувств:
Эх, при лужку, при лужке
Да при широком поле
В незнакомом табуне
Конь гулял на воле.
Коням эта песня нравилась, и они одобрительно прядали ушами.
Так, под песни и беседы с Драчуном, под приятные думы об Альбине, старшина Незнамов миновал тихое местечко и вскоре вступил на лесную колею, ведущую к границе, в Волчин и Высоко-Литовск. Не проехал он и трех километров, как на просеку вышел человек в стеганой куртке, с винтовкой за спиной. На голове – пятнисто-зеленое кепи с длинным козырьком… Лесник?
И за ним и второй вышел. А сзади – третий. Парни все крепкие и молодые. Один с бородкой, остальные бритые, но с отросшими волосами. И все с оружием. У Незнамова заныло сердце.
– Стой! – приказал тот, что с бородкой, и снял с плеча винтовку.
Незнамов понял, что вытащить свой пистолет из кобуры он уже не успеет. Кто такие? Аковцы?
– Куда едешь? – спросил один из них по-русски.
– Далеко.
– Слезай. Поговорим.
Старшина спрыгнул с седла, держа коня под уздцы.
– Документы?
– А ты кто такой, чтобы документы спрашивать?
– Я лесной патруль. И не вздумай чудить.
Третий бесшумно подошел сзади и наложил лапу на кобуру. Кони тревожно переминались с ноги на ногу. Драчун косил лиловым глазом.
Его увели вместе с конями в сторону от главной просеки и повели под конвоем по узкой, едва протоптанной тропе.
«Придурок! – клял себя Незнамов. – Расслабился. Конь гулял на воле. «Как поймают, так взнуздают…» Уже захомутали. Аковцы это, больше некому. Грохнут сейчас…» Ему стало очень жалко себя и коней тоже – попадут в бандитские руки. А то и на мясо забьют… Ах, как сплоховал! Надо было напарника взять…
Пока старшина терзался, тропа вывела их к покосившейся лесной избушке, к старой, крытой щербатой дранкой клуне. Из клуни вышли пятеро боевиков в разнорядных одеждах – в пиджаках, гимнастерках, уланских мундирах и просто в хлопских серяках. Столь же