– Пан! – теперь уже прокричала она. – Мама яйки тебе передала.
Тишина. Только скворец на липе пощёлкивал клювом и посвистывал. Где-то вдалеке раздавалась автоматная очередь. Вера сперва её тоже приняла за пение птицы, но тут же поняла, что это другой, совсем не природный звук.
– Пан! Кабы тебя холера забрала… Мама яйки передала!
Тут брезентовая накидка качнулась и отодвинулась. Вера замерла: разозлится, что она так на него? Но врач-немец смеялся. Он вышел и погладил Веру по голове.
«Может, не станет яйца забирать?» – с надеждой подумала она. Но немец взял. Зато дал Вере конфету. Наверно, такими солдаты на постое Лидку угощали.
На этот раз Вера не забыла поделиться. Она медленно сняла обёртку и увидела в конфете – вот так чудо! – пять конфет! Розовую, голубую, белую, зелёную и синюю.
Дед Григорий от сладкого отказался, мама конфету взяла, но сказала, что даст её Вере завтра, чтобы не всё сразу. А Толя долго шелестел цветными обёртками, выбирая. Взял зелёную и голубую.
– Красной нет. Видно потому, что этот цвет – символ Советского Союза, – сказал он, понюхал конфету через обёртку и улыбнулся.
Надпись «ТИФ» мама с ворот стёрла.
А врач, как и сказал, через несколько дней пришёл снова. Сообщил, что Толя почти здоров.
Лапики на карманах
Вера теребила сидящего на лавке брата за воротник.
– Ты от нас уедешь?
С утра по репродуктору объявили: всем, кому от пятнадцати до семнадцати лет, собраться в здании недостроенного ветеринарного техникума – для отправки на учёбу в Германию.
– Тебе скоро пятнадцать, – продолжила Вера.
Толя вопросительно посмотрел на маму.
– А чего это у тебя глаза так горят? – строго спросила она, ставя на стол высокий горшок со сметаной.
– Учиться поеду, – выпрямился Толя.
Мама накрыла горшок чистым льняным полотенцем и подошла ближе.
– Сынок, ты хочешь поехать в немецкое ярмо?
– Нет, – опешил тот.
– Так слухай, что тебе матка говорит. – Мама сделала паузу, словно рассказывала на ночь сказку, и продолжила: – Ты как на комиссию придёшь, так сядь на перила и катайся. А когда вызовут, скажи: «Сейчас, ещё трошки покатаюсь – и приду».
Пока Вера в подробностях представляла эту картину, мама уже успела поговорить с Толей, взять в руки кувшин и надеть калоши: на дворе было по-весеннему сыро.
– Ты куда? Можно с тобой? – подхватилась Вера, ожидая по пути услышать ещё что-нибудь удивительное.
– Пойдём, – ответила мама.
Но по дороге она молчала. «Мы идём к полицаю? – испугалась Вера, когда мама остановилась у калитки соседа. – Зачем?» Она вспомнила, как по его команде таскала в гору воду, и как стёрла шею коромыслом, и как после тяжёлых вёдер ныла спина.
– Володечка, – стала просить мама, когда полицай вышел, – вот тебе горлач сметаны. Только как Толю вызовут, ты скажи, что он трошки трёкнутый.
Вера смотрела, как шевелятся сухие губы полицая, когда он говорит. Раскрываются не полностью, не вытягиваются на звуках «о» или «у», а смыкаются, будто две железные пластины. Может, он что-то скрывает? Конечно! Он же полицай. Но почему перешёл на сторону немцев? Почему не воюет сейчас, как отец? Как Саша и Володя…
– Володя, – повторила, обращаясь к полицаю, мама, – уж прошу.
Вернувшись домой, она достала ткань и лоскутки. Сперва пошила штаны. Затем оборвала их до колена. После – продырявила сзади. И в конце залатала эту дыру, неровно пристегав к ней белый лапик-заплатку.
Толя натянул обновку с неохотой. Мама взъерошила ему волосы и ещё долго шептала что-то на ухо, а на пороге шлёпнула – прямо по заплатке.
– Лапик поможет.
В актовом зале техникума комиссия вызывала прибывших по одному. Многие мальчишки были в костюмах, часто не по размеру. Девочки, скорее уже девушки, – с аккуратными причёсками. Вот полицай вышел звать Толю. Тот ещё два раза прокатился с перил, а после, скосив глаза, вбежал в зал с радостным «Гутен таг!»
– А это чудо откуда?
– Я не чудо, – осклабился Толя. – Я хлопец.
– И что хочет хлопец? – усмехнулся кто-то из комиссии.
– Хочу поехать в Германию!
– А что хлопец умеет?
– Всё умею! И танцевать умею! – С этими словами Толя встал на четвереньки и, похлопывая одной рукой по белому лапику, запел:
Ой мать моя, мачеха,
Пригляди моё дитятюхо,
А я пойду прогуляюся,
На другого расстараюся.
Комиссия уставилась на полицая.
– Да он немного с дуринкой, – сказал тот. – Вот и теперь срам поёт.
– Так дай ему коленкой под одно место!
Полицай так и сделал, прикрикнув:
– Беги к мамке домой!
Увидев в окно Толю, мама выскочила ему навстречу, обхватила и расцеловала. А дома налила кружку неразбавленного молока и положила две картофелины. Не перемёрзшие, очищенные.
– У тёти Дуси взяла. Знала же, что вернёшься. Ты нам здесь нужнее. И дело для тебя найдётся, – приговаривала она, приглаживая торчавшие в стороны волосы сына.
И оказалась права.
Стук в окно
Через год, тёмным весенним вечером, в окно Лапенковых тихо постучали: тук-тук-тук!
Вера, боясь потревожить спавшую на коленях Басю, не подскочила, но, насколько могла, вытянула шею: кто там? Толя бросился к печи, достал ухват. С того дня, как он, послушав мать, прикинулся дурковатым и не прошёл комиссию, его не покидало чувство стыда.
– Чего? – подняла на него брови мать.
– Буду вас защищать, – нахмурился Толя, всматриваясь в темноту за окном.
– Узнать сначала надо кто, – сказала мать, подошла и открыла окно.
– Женщина, – раздался мужской голос, – Я пришёл из лесу. У тебя дети есть?
Толя стоял на месте, не выпуская ухвата, и внимательно смотрел на пригибавшегося мужчину в шапке с завязанными наверху «ушами» и красной звездой.
– Есть, – ответила мать.
– Сколько? – Мужчина чуть приподнялся, так что стал виден ворот стёганой телогрейки, и мельком глянул на Толю.
Он спросил у матери возраст детей и, задумчиво прищурившись, поинтересовался:
– Паренёк крепкий?
– Як тебе сказать? – задумалась та. – Як бульбы поест, так крепкий, а як голодный…
– В другом смысле, – спокойно сказал мужчина. – Умеет держать язык за зубами?
Мать тряхнула головой:
– Як камень! Слова не вымолвит.
Мужчина довольно кивнул.
– Надо сходить в город, – сказал он. – Узнать, где стоят немецкие танки, сколько их. Где их палатки. Сможет?
Толя глубоко вдохнул, чтобы сказать, что он готов. Он хочет помочь партизанам. Но мать, не поворачиваясь, ответила за него:
– Сможет. Но проинструктировать его надо.
– Пусть выходит. – И партизан словно растворился.
Мать закрыла окно и махнула Толе.
– Слыхал? Вот и пригодился. А то извёлся весь, як себя применить. Чего