Лес оборвался, открылась широкая прогалина – и на прогалине стоял живой лось! «Где? Где? Где?» – кричал в отчаянии Генька, который не сразу увидел лося. «Да вон же, вон!» – вскочив, в таком же отчаянии кричали Сережка и Толька. Лось стоял неподвижно, он был удивлен видом поезда; он медленно поворачивал вслед поезду голову с ветвистыми рогами.
– Молоденький, – сказал большой краснолицый старик. – Молоденький, потому и не боится. Выскочил из лесу и смотрит, и ничего для него страшного нет.
И весь вагон долго говорил про лося. А Толька с Сережкой говорили о том, что можно, собственно говоря, и не зарабатывая много денег, хорошо жить: стать, например, охотниками, ходить по лесам, видеть разных зверей…
Высадились на маленькой станции, стоявшей среди толстых обомшелых пней.
Теткина деревня была видна отсюда как на ладони – она лежала по склону крутизны, густо окаймленной лесом. Крутизна была настоящая, крутая. На нее можно было подняться либо в обход, санной дорогой, либо по одной из узеньких обледенелых тропок, сбегавших вниз. Конечно, мальчики пошли по тропке. Геньку тащили за руки. Он пищал, что ему скользко, а когда его втащили наверх – задрал пальтишко и, сидя, лихо съехал вниз, к подножию крутизны. Глядя на него, съехал и Толька.
– Ненормальные! – сказал Сережка, глядя на них сверху. Сел. Спустил ноги, примерился и тоже поехал вниз с серьезным выражением лица.
Прокатившись несколько раз, пошли к тетке. Бревенчатая изба была обнесена бревенчатым забором, бревнами была вымощена улица перед избой… Тетка встретила гостей у ворот. Она закричала:
– Гулены, когда поезд гудел, а они только сейчас идут, я бы ушла и избу заперла, вы бы до вечера на улице стыли!.. – и пошла впереди них в дом, добавив: – В оболочке в избу не вваливайтесь; оболочку в сенях оставьте.
Толька недоумевающе оглянулся на Сережку.
– Пальто сними, – объяснил Сережка. – Она оболочкой пальто называет…
Вход в избу был через крытый, полутемный двор, а сени светлые, как горница. Внутри почти вся изба занята громадной печью. Тетка скинула шаль, бросилась к печи, ухватом стала метать на стол горшки – большие и маленькие… Генька вошел из сеней, стоял и смотрел на тетку и вдруг сказал:
– Здравствуйте, тетя.
Тетка не обратила на эти слова никакого внимания и стала кормить их кашей и поить горячим молоком. Потом она убежала, шибко протопав валенками по лесенке. Генька видел в окошко – тетка пронеслась по улице, как автомобиль.
– Что у нее случилось? – спросил Толька.
– Ничего не случилось, – сказал Сережка, – просто боится опоздать на работу. Она бригадир.
На стене вокруг зеркала висели карточки офицеров. Их было много – с орденами и без орденов, с усами и без усов, а один с бородкой. Сережка сказал, что это теткины сыновья.
– А муж у нее есть? – спросил Толька.
– Так вон же муж, – сказал Сережка. – Тот, что с бородкой.
Оставив Геньку караулить дом, Толька и Сережка пошли гулять. Народу на улице не было.
– Им гулять сейчас некогда, – сказал Сережка, который часто бывал в деревне и все знал. – Ремонтируют инвентарь к весеннему севу. Мужчины ушли в армию, управляются женщины, старики и молодежь нашего возраста. В общем, та же картина, что у нас на Кружилихе.
Избы были одинаковые, из бревен, окна высоко – не дотянуться рукой. На одну такую избу показал Сережка и сказал:
– Тут живет батюшка.
– Какой батюшка? – спросил Толька. – Поп?
– Он не простой поп, – сказал Сережка. – У него медаль есть: он собрал деньги на танковую колонну. Среди этих, знаешь, что в церковь ходят молиться. Среди православных крестьян.
Остановившись, они посмотрели на окна. Ничего не было видно за белыми занавесками.
– Интересно, – сказал Толька, – откуда они берутся – батюшки? Как делаются батюшками?
Но этого даже Сережка не знал. И, строя разные предположения на этот счет, они по разъезженной дороге пошли к лесу.
– Вставайте, сони, будет спать! – разбудила их утром тетка. – Смотрите, день какой!
Толька вскочил и зажмурился: прямо в глаза ему ударило солнце. Невозможно жарко было от солнца, от пылающей печи, от овчин, расстеленных на полатях.
– Фу-ты, – сказал Сережка, поскорей слезая с полатей, – я весь вспотел.
Он огляделся заспанными глазами:
– А Генька где?
– На огороде играет. Идите и вы, смотрите, как зима с весной встречается…
Толька вышел в огород. На высоких грядах, покрытых снегом, растекалось солнце. Беззаботно синело небо. Воробей присел на забор, подпрыгнул, повернулся вправо и влево, воробьиный хвост задорно торчал вверх, круглый коричневый глаз удивленно и весело поглядел на Тольку: что такое происходит? Чем это пахнет? Ведь до весны еще далеко!
– Толька, – сказал Генька, – давай не уезжать отсюда. Давай тут жить, и все.
– Ты это тетке скажи, – сказал Толька, которому и самому вдруг до тоски захотелось пожить в деревне. – Я тут не хозяин.
Генька побежал в избу и сказал тетке:
– Толька сказал, что мы у вас останемся жить.
– А живите, мне что, – сказала тетка. – Вот завтра с утра в район поеду, возьму вас с собой. Небось никогда лошадьми не правили, поучитесь.
Толька подумал: что-то говорят о нем на заводе. Ищут, наверно. Бригадир ругается, Федор ругается, мать охает и тоже ругается. Но так захотелось ему научиться править лошадьми, так не хотелось уезжать от сосен, приволья и от Сережки, что он прогнал неприятные мысли. А если бы он заболел? Если бы, например, он сломал себе руку? Ведь обошлись бы без него…
Целую неделю мальчики прожили в деревне и порозовевшие, с бидонами и кошелками гостинцев для Сережкиной матери возвратились на Кружилиху.
Толька скучнел по мере того, как поезд приближался к Кружилихе. Остаток дня он просидел у Сережки, потом с отвращением пошел домой. Открыл дверь своим ключом, посмотрел – мать и девчонки спят, Федора нет дома – и поскорей забрался в постель… Скоро пришел Уздечкин; Толька закрыл глаза и стал ровно дышать.
Уздечкин повернул выключатель и увидел Тольку.
– Негодяй, – сказал он тихо, чтобы не разбудить девочек; лицо его потемнело, на скулах заходили желваки… – Негодяй, если бы она не сестра тебе, я бы сейчас, сию минуту… как есть – на улицу… – Он прислонился к дверному косяку и замолчал.
Толька быстро сел на кровати и крикнул:
– Ну и ругайся, я знал, что ты будешь ругаться, ты только и знаешь, что ругаться…
Уздечкин смотрел на него, лицо его все темнело…
– Ты и с ней ругался! – кричал Толька, спеша взять перевес в этой ссоре, где – он это прекрасно понимал – он был