– Да не кричи ты там, в ухе звенит, – отреагировал Костя.
– Ага… и венгры полезли… о, и словаки зашевелились… – не обращая на него внимания, комментировал Сашка звуки из приёмника. – Молдавия заикнулась о каких-то землях… как о собственности. Румыния проводит паспортизацию населения прилегающих территорий. Поляки вспомнили резню в Волыни в тысячу девятьсот сорок третьем году. Говорят, что УПА[34] тогда вырезала сто тысяч поляков.
– Ха-ха, – коротко произнёс Игорь Божко.
– Зря смеёшься, – сказала Завета и села прямо.
– Почему?
– А вот ещё… – оживился Сашка, – Украина – это польское слово и означает «восточные пограничные земли».
– Кто сказал?..
– Радио. А вот ещё, – Сашка покрутил настройку. – Аналитики ЕС считают, что Украина – важнейший вопрос национальной безопасности США.
– К бабке ходить не надо. И так всё ясно! – в горячности заявил Игорь.
Костя заметил, что Елизавета даже немного обиделась на невнимательного Игоря. Плюсик мне, обрадовался Костя и подмигнул ей в зеркало заднего обзора. К его удивлению, она ему тоже моргнула без всякого стеснения.
– Доктрина у них, пояс хотят создать «Петля анаконды», – сказал Сашка. – Румыния претендует на Бесарабию, а Турция – на Крым.
– Слетаются, как на падаль, – сказал Игорь, вспомнив наконец о Елизавете и усаживая её к себе на колени.
Больше Костя на них не смотрел. Они ехали молча. Сашка Тулупов крутил приёмник из которого порой доносился гимн националистов «Убей русского», а Костя усиленно делал вид, что занят дорогой, хотя ему очень и очень хотелось взглянуть, что делается позади него. Кажется, Игорь и Завета целовались взасос.
***
Костя Сабуров считался персоной нон-гранта. Въезд на территорию Украины ему запретили лет пять назад после серии репортажей из Севастополя. Кроме этого ему вменили сопротивление при задержании, якобы за разбитый полицейскому нос. На самом деле, его арестовали в гостинице – прямо на спящего надели наручники и увели в трусах. В изоляторе ему выдали засаленную до нельзя гимнастерку времен отечественной войны и рваные галифе, ходил он в старых шлепанцах на веревках. Естественно, брился нерегулярно и кое-как. Поэтому вид у него уже через месяц был самый что ни на есть бомжовый – немытый и нечесаный. В баню, конечно, его не водили. Оставался только кран в камере, под которым он, кстати, и постирал гимнастерку. Ногти обкусывал, а зубы чистил хозяйственным мылом. Все прелести превентивного заключения.
Украинские власти долго решали, что с ним делать. Посадить нельзя, потому что он ничего уголовного не совершил, отпустить просто так – значило признать слабости «оранжевых». Его прятали от журналистов, долго возили из тюрьмы в тюрьму. Как он потом узнал, мороча СМИ и дипломатам головы, объясняя, что такой-то никогда не въезжал на Украину или, наоборот, выехал, а мы знать ничего не знаем. Однажды в Ровенской тюрьме они всё-таки ошиблись – сунули его, как обычно, не в одиночку, а в общую камеру. К этому времени Костя чувствовал себя в пенитенциарном заведении бывалым зеком, да и вид человека, явно вкусившего все прелести сидки, которому никто никогда ничего не передавал, но который не опустился, не пал духом, не ныл, не скули и ничего ни у кого не просил, внушало невольное уважение. А когда узнали, что он, вообще говоря, московский журналист и пострадал за ту же самую пресловутую свободу, которую очень и очень усердно навязывал Запад, и сидит без суда и следствия уже восемь месяцев, произвело на людей самое сильное впечатление. Человек, который первым вышел из камеры на волю, позвонил по номеру, который дал ему Костя, и в Москве узнали, где его искать. Ирка Пономарёва сделал своё дело. Должно быть, пролила в высоких кабинетах море слез, думал Костя. Полиция, правда, спохватилась, перевела его в одиночку, но было поздно. Его ещё две недели в спешке возили по этапам. Иногда привозили и в то же день увозили. Он успел побывать в Чернигове и Львове, даже в Береговом, но за эти две недели были задействованы такие силы, против которых «оранжевая» украинская власть пресмыкалась, как собака перед палкой. В прессе писали: «Германский канцлер, напомнила новоиспеченному украинскому президенту о том, что политика препятствования свободе слова и прессы противоречит соглашению об ассоциации между Украиной и ЕС». Ну и много чего такого, когда любят попрекнуть слабого и зависимого. В итоге, его постригли под ноль, побрили, сводили в баню и дали одежду с чужого плеча на два размера больше. Выдали даже пачку сигарет, правда, Костя не курил, зато обменял её на два стакана крепкого чая с ложкой черничного варения.
До границы украинские спецслужбы везли его в наручниках, а передачу обставили так, словно он уголовный преступник: на голову натянули грязный чёрный мешок, который сдёрнули в самый последний момент – под взглядами фото- и телекамер и когда Ирка, повиснув у него на шее, заревела, как белуга. Вышло очень трогательно и сентиментально в стиле мыльных опер. Если бы не Ирка, он бы решил, что это ещё одна из иезуитских провокаций спецслужб на глазах журналистов от «наци».
Было много шума на телевидении и в прессе, но, за неделю, как обычно бывает в таких случаях, сенсация с первых страниц газет переползла в разряд текущих новостей, и постепенно о ней забыли, а на родном телевидение забыли ещё раньше. Неделю Костя привыкал к цивильной жизни без решеток и без вертухаев с «оселедцем» на голове. Неделю мама, которая специально приехала из Кемерова, откармливала его сибирскими пельменями и котлетами. И всё равно Костя вышел на работу, исхудавший, как после тифа. Он стал носить джинсы сорок шестого размера и узкие пиджаки в талию. Ирке Пономарёвой нравилось, она находила в этом некий шарм человека, пострадавшего за политику. И вообще, почему-то стала называть его Французом. Что наводило на некоторые размышления, но Костя не стал разбираться. Изменила, так изменила, пуст даже с каким-то французом.
– Эко тебя! – воскликнул удивленно Вадим Рунов, замредактора военного канала, и с истинно солдафонским юмором добавил: – А ведь могли и убить!
– Запросто, – согласился Костя, потонув в медвежьих объятьях друга. – Но ведь не убили… – уточнил Костя, вкладывая в фразу вселенский смысл.
– Повезло, – отпустил его Рунов.
– Повезло, – согласился Костя.
– Ну так-к-х-х… это надо отметить! – Рунов потянулся за коньяком.
Почему-то с того дня Костя перестал ходить на корпоративные вечеринки. Ему разонравились бессмысленные толкучки, лицемерие приятелей, сплетни, женщины с искусственными формами, жирные дяди и их тощие подруги, возомнившие, что они ухватили судьбу за хвост. Ему также не нравилось, когда на него смотрели сверху вниз