Налёт кончился так же внезапно, как и начался. Последняя мина взорвалась на перекрёстке Университетской, не долетев до больничного забора каких-нибудь метров двадцати. По окнам и фасаду с коротким визгом ударили осколки.
– Всё! Больше не будет, – уверенно сказал Игорь, вылезая из-под машины отряхивая колени.
Костя очень удивился. Ещё где-то грохотало. Ещё рушились здания, а Игорь уже командовал:
– Вылезайте! Давай руку, Елизавета!
– Хорошее имя. А мы и не знали, – с огорчением вздохнул Костя, выбираясь из-под больничного крыльца, куда они с Саней залезли очень быстро – почти мгновенно, когда «газель» застряла в больничных воротах. Он и сам было не против взять опеку над Елизаветой.
Пейзаж изменился. Тринадцатая школа горела, над крышей сквозь дым прорывались языки пламени, а здание госбезопасности за высоченным забором осталось целехоньким. Жилые дома через дорогу тоже горели, а в огромный квартал, который занимала железнодорожная больница вместе с госпиталем ППУ не залетело ни одного снаряда.
– Вот сволочи! – выругался Игорь. – На террикон залезли!
– Откуда ты знаешь? – спросил Сашка и даже открыл рот от удивления.
– Так это ж младенцу ясно, что бьёт миномётная батарея. А где её удобнее всего установить?
– Ну? – не сообразил Костя.
– Я бы установил на терриконе! Во-первых, окрест видно километров на двадцать, а во-вторых, никто же не подойдёт.
– А-а-а… – сказал Костя и посмотрел туда, куда показывал Игорь.
За крышами высоток и зеленеющими верхушками деревьев, в километрах трех торчали две рукотворные горы. Одна из них была почти срезана на одну треть, с вершиной, похожей на шпиль. Иногда там возникало облачко пыли, через пару секунд раздавался вой снарядов.
– Вон с того, ближнего и бьют, – уверенно сказал Игорь. – Там наклонная дорога и круговая площадка на триста шестьдесят градусов. Пуляй, не хочу. Всю ночь должно быть мины таскали, а теперь дурью маются.
– С чего ты решил? – спросил Костя.
– Я здесь сызмальства всё знаю.
– Надо бы нашим сообщить. Да связи нет, – посетовал Сашка, украдкой поглядывая на Завету.
– Это мы сейчас… – заверил их Игорь и почему-то посмотрел на здание ППУ.
На его центральным корпусом возвышалась «глушилка» – здоровенная антенна кубической формы. По его словам, эта антенная ещё в советские времена глушила «Голос Америки». Теперь она глушила всё подряд.
– Вы пока бензин поищите, – посоветовал он, доставая винтовкой В-94 и проверяя оптику, – а мы с Заветой попартизаним.
Костя давно заметил, что любое оружие в руках Игоря словно оживало и приобретало заложенную в нём значимость, словно оно понимала Божко, а Божко понимал его. Даже Сарайкин обращался с оружием не так ловко. Чувствовалось, что Игорю это дело привычное и оно ему нравится не потому что из него надо убивать, а как законченная, эстетическая вещь с вполне определенными функциями, и вот эти функции Игорь знал досконально.
Как истая женщина, Елизавета сказала, блеснув белозубой улыбкой:
– Я боюсь… – и обняла себя худыми руками, словно ей стало зябко.
Ноги у неё были стройными, как раз то, что очень и очень нравилось Косте, и он старательно отводил от них взгляд, но, забывшись, обнаруживал, что снова пялится на них. В общем, глаза у него так и лезли куда не надо, хотя с некоторого времени Завета не спускала восхищенного взгляда именно с Игоря. Впрочем, точно так же, как казалось Косте, она поглядывала и на него, и на Саню. Или ему казалось? Он не мог разобраться в этом вопросе. Женщины ему всегда нравились до безумия. Если бы я был Богом, обычно рассуждал он, я был создал мир из одних женщин. Я – и одни женщины! Красота!
***
Последняя мина оказалась для водителя чёрного «BMW» роковой. Осколки пробили лобовое стекло и левую стойку и дверь. Машину занесло, и только благодаря тому, что водитель на перекрёстке инстинктивно затормозил, машина всего лишь перескочила через поребрик и ткнулась в столб. Двигатель продолжал работать.
Парадокс, подумал Костя, если бы не соблюдал правила движения, то, наверное, остался бы жив. А так у него не было никаких шансов. И только потом понял, что гудит клаксон. После обстрела все остальные звуки казались ему тихими, как шелест ветра в степи. Да я слегка контужен, подумал он о себе, как о постороннем, и с третьей попытки открыл дверь «BMW». Салон был залит кровью. Водитель лежал лицом на руле. У него была аккуратно срезана макушка черепа. Стараясь не заглядывать в него, Костя, измазавшись чужой кровью, подлез под водителя и вытащил ключ из зажигания. Двигатель послушно отключился.
– На, качай, – сунул ключ Сане и не удержался и посмотрел на лицо убитого.
Лицо было безразличным. Глаз смотрел куда-то под колонку руля. На кончике носа кровь собиралась в капли, и Костя услышал, как они разбиваются о коврик под ногами водителя. Удивляла не сама смерть, а несоразмерность произошедшего и окружающая обыденность. Жизнь продолжала складываться из мелочей, он она остановилась для водителя «BMW». Костя выпрямился и огляделся. Перекресток был пуст. Одиноко мигал светофор, и улицу наискось пересекла тень птицы. Ничего не изменилось. Вот так и меня когда-нибудь… подумал он, глупо и бессмысленно.
И сразу заработало радио. Нет, вначале всё же грохнул выстрел – Костя не понял, где и почему. Радио в машине внезапно ожило и выплюнуло на украинском языке фразы, смысл, которых он понимал через одну:
– Польские войска… бр-бр-бр… занимают позиции… бр-бр-бр… правобережью… Возводятся долговременные огневые точки… бр-бр-бр… До конца… бр-бр-бр… союз демократических сил… бр-бр-бр… свобода… достояние… западный мир… ополячивание… не надо бояться… братья навек…
Потом он вычленил слова: «Петлюра» и «Бандера», «НАТО» и «Евросоюз». Вроде бы, всё это надо ещё выше поднять на щит и