Достаточно полное представление о формировании официальной советской трактовки феномена детства дает система соответствующих статей Большой Советской Энциклопедии. В вышедшем в 1931 г. томе 21 в статье «Детство» особо подчеркивалась его социальная природа, невозможность найти биологические критерии границ детского возраста: «Продолжительность детства, если под последним понимать период от рождения до того момента, когда человек становится общественно и производственно самодеятельным, была всегда социально обусловлена»[106]. Советское детство противопоставлялось детству в эксплуататорском обществе по двум основным направлениям. С одной стороны, критиковалось искусственное продление несамостоятельности детей привилегированных классов, изоляция их от общественной жизни и реальных проблем, а с другой – несоблюдение прав пролетарских и крестьянских детей, эксплуатация их труда. Важнейшее отличие советского детства заключалось в активной заботе государства о ребенке – и в смысле воспитания, и в смысле социального обеспечения.
Если в 1920-е гг. в пропагандистской работе в СССР главный акцент делался на прямом участии детей в классовой борьбе, то в 1930-е гг. речь ведется о постепенной социализации: «Тщательно изучая и учитывая характерные черты детства на разных его стадиях, советское государство организует необходимую среду и необходимые воздействия для подготовки зрелого участника в строительстве социализма и коммунизма, проникнутого коммунистической нравственностью, владеющего диалектико-материалистическим взглядом на мир, чуждого какой-либо мистики, суеверия или религии, верного члена пролетарского движения»[107]. Воспитание провозглашалось одной из главных задач системы образования. М. И. Калинин, выступая перед учителями на совещании в редакции «Учительской газеты» в декабре 1937 г., отмечал, что главной целью советского образования является: «воспитывать из наших ребят действительно хороших, действительно социалистических граждан – честных, храбрых, с развитым товарищеским чувством, дисциплинированных»[108]. А. С. Макаренко, на практике добившийся выдающихся результатов в трудовом коллективном воспитании (и перевоспитании), отмечал, что труд «без политического и общественного воспитания не приносит воспитательной пользы, оказывается нейтральным процессом»[109]. Важным шагом, приобщением к взрослой жизни для школьника было вступление в октябрята, затем во Всесоюзную пионерскую организацию и в ряды ВЛКСМ. Эта общественно-политическая вертикаль позиционировалась как форма соединения заботы старших, их воспитательной работы и активности самих детей.
Исследователи обращают внимание на широкое использование в выступлениях руководителей, художественных произведениях, в прессе определения «юный» применительно к многочисленным групповым именам: юные следопыты, юные мичуринцы, в языковый обиход вошла слоговая аббревиатура «юннат» (юные натуралисты) и т. п. По мнению С. А. Ушакина, такая лексика отражает репрезентацию детства как периода интеграции ребенка в контекст «взрослой» повседневности, утверждая смысловую модель «дети – это взрослые маленького роста». Например, в песне Д. А. Прицкера и В. С. Гурьяна «Пионерская железнодорожная»:
Машинисты – пионеры,
Кочегары – пионеры,
И кондуктор – пионер,
И начальник – пионер,
И любой из пассажиров – пионер.
Особую роль в формировании образа ребенка в общественном сознании сыграла детская литература. В 1934 г. на Первом съезде советских писателей с содокладом о детской литературе выступил С. Я. Маршак: «В нашей стране к детям относятся хорошо. Дети для нас не предмет утомительных забот и невинных семейных радостей. Это – люди, которым предстоит много сделать и которых надо хорошо подготовить»[110]. Как заключает в докторской диссертации И. Н. Арзамасцева, в 1920–1930-е гг. «литература для детей и детское творчество перестали, наконец, быть только уделом воспитания и образования личности; они начали действовать как новые факторы в развитии культуры». По ее мнению, особая роль в истории концепции детства принадлежит А. П. Гайдару: «…для него ребенок – символ времени и страны. Но этот ребенок… реален в социально-психологическом отношении»[111].
Воплощением идеального детства, эталоном для подражания выступал во многом идеализированный образ Ленина-ребенка. К. А. Богданов отмечает, что идеологическое встраивание образа Ленина в политико-теологический контекст сталинской эпохи выражается в подчиненности образа его педагогическому использованию[112]. В равнении на Ленина-ребенка советские школьники в определенном смысле уравнивались с ним. Можно согласиться с исследователем, что подобное превращение истории в увлекательный рассказ о живых людях и их поступках, можно считать некоторым отходом от догматики своего времени[113].
Воспитание и образование были включены в программу ВКП(б) как важнейшая составляющая коммунистического переустройства общества. В Большой Советской энциклопедии было помещено более 30 статей, связанных с детской проблематикой (детский сад, ясли, детское искусство, детский театр, детский городок, детский праздник и т. д.), в их содержании подчеркнута особая забота о создании всех необходимых условий для развития ребенка в СССР[114]. Успешная образовательная политика (введение в 1930 г. всеобщего обязательного начального, а в городах и рабочих поселках – 7-летнего образования), развитие системы охраны материнства и детства, создание сети дошкольных учреждений, строительство поликлиник, санаториев интерпретировались в соответствии с концепцией «счастливого детства». М. И. Калинин в статье «Мои пожелания пионерам и школьникам», опубликованной в «Пионерской правде» 5 декабря 1937 г. (то есть в первую годовщину принятия «сталинской» Конституции СССР), обращаясь к юным гражданам СССР, подчеркивал: «Вы живете в Советской стране, в которой Великая Конституция обеспечивает детям нашей Родины счастливую и радостную жизнь. Конституция дала советским детям право на образование»[115].
В газетных материалах 1930-х гг., посвященных социальной проблематике, четко выстраивалась иерархия вдохновителей и организаторов заботы о детях: И. В. Сталин, Коммунистическая партия, советское государство. Образ советского детства получил свое визуальное и формульное воплощение 30 января 1936 г., когда в газете «Правда» была опубликована фотография Сталина с 7-летней девочкой Гелей Маркизовой на руках и подписью: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». Снимок был сделан на встрече делегации Бурят-Монгольской АССР, в которую входил отец Гели А. Маркизов, с руководством страны. И визуальный образ, и лозунг сразу же широко вошли в пропаганду: газеты, транспаранты, плакаты, марки, открытки, скульптура, коробки конфет и т. д. Когда А. Маркизов был репрессирован и расстрелян, девочку на изображении «переименовали» в Мамлакат Нахангову (хотя она была значительно старше Гели), прославившуюся в 1935 г. рекордными сборами хлопка и награжденную Орденом Ленина. Легкость такой подмены является еще одним подтверждением единства образа ребенка в советской пропаганде[116].
Образ И. В. Сталина с девочкой на руках стал знаковым, прочно закрепился в общественном сознании, остается одним из наиболее узнаваемых символов эпохи. При этом в символическом пространстве полностью отсутствует детство самого Сталина. Известно, что в 1938 г. вождь лично пресек намерение издательства «Детская литература» опубликовать о нем книгу в стилистике рассказов о детстве В. И. Ленина. В 1940 г. был наложен запрет на уже сверстанную книгу К. Гамсахурдиа «Детство вождя», до этого все же опубликованную на грузинском языке.