Результаты, полученные в ходе исследований детского восприятия начала войны, выявляют иные акценты. Хочется отметить, что образы именно таких рубежных событий обусловлены как принципиально важными возрастными особенностями детской психологии, так и индивидуальными характеристиками восприятия, памяти и внимания.
Объявление войны по радио или известие, полученное от родителей, учителей, соседей, и обстоятельства, при которых это произошло, помнят лишь отдельные интервьюируемые 19251936 гг. рождения. Свидетельства часто включают эйдетические образы отдельных деталей мирной обстановки, затем утраченной (на прочном сохранении в детской памяти таких конкретных образов была построена поисковая методика А. Л. Барто). Обобщение, как правило, основано на включении в образ эмоциональной реакции (прежде всего потрясения и страха) – как своей, так и взрослых: «…это было на дне рожденья (22 июня), когда прибежал председатель, ему по телефону сказали, радио у нас не было, он вбежал, говорит «война», праздновать закончили, все взрослые ходили куда-то.» (Е. М. Шелест)[395]; «Это же было воскресенье, мы гуляли, и когда по радио объявили – «Война!», стало страшно. И главное – совсем неожиданно для нас» (М. Н. Иванов)[396]; «Когда началась война, я как раз закончила 7-й класс, мы сдали экзамены и 22-го уже объявили войну, тогда мы – дети – все плакали, это было страшное потрясение» (М. И. Грибанникова)[397]; «Отец пришел домой мрачный и объявил: война» (М. Г. Гребенюк)[398].
Следует отметить, что часто образ начала войны, основанный на сообщении, у детей включал непонимание того, что же именно произошло, слово «война» для них либо не несло определенного содержания, либо было связано с игровыми сюжетами, увиденными в кинофильмах, прочитанными в книгах. Нам хочется привести очень выразительные в этом плане рассказы А. А. Клычковой и Н. Г. Кочетковой.
Ангелина Александровна Клычкова так запомнила 22 июня 1941 г. в Сталино: «Лежала я с девочкой одной возле путей на лужайке. Мама в 6 часов утра поднялась и сказала, что по радио передают, что в 4 часа утра война какая-то началась. Я никак не могла понять, что за война началась. А папы не было дома. Я услышала, что война, ну и ладно. И лежим с подружкой. Я как вскрикну, у меня по плечу пробежала ящерица, маленькая ящерица, и – под платьице. Я кричу, что у меня что-то ползает. А девочка – подружка постарше была – говорит, что война началась, может, что-то стрельнуло. Прибежала тетя Оля на крики, и вытащила эту ящерицу. Тетя потом сказала, что давайте пойдем и послушаем радио, говорят, что на нас напали немцы. Какие немцы? Мы и не понимали, кто такие немцы и что она говорит»[399].
Надежда Георгиевна Кочеткова жила в Мариуполе, 22 июня 1941 г. она проходила физиопроцедуры в водолечебнице: «Прошла процедуры, вышла я в холл водолечебницы, и меня поразило такое явление: я смотрю, а все люди плачут, медсестры плачут, врачи плачут, люди, которые вышли с процедур, плачут. А я сижу и думаю, как ребенок: “Как это горе может быть сразу у всех?” Сестричка рядом шла, а я у нее спрашиваю: “Почему вы все плачете?” А она меня обняла: “Деточка, война началась”. И у мня восприятие, может быть смешное, этого события, но в это время шел фильм “Чапаев”, и я говорю: “Это как Чапаев мы будем на лошадях воевать?” А она засмеялась, погладила по голове и пошла. И тогда я подошла к окну (в водолечебнице большие окна) и была удивлена: вся площадь (водолечебница рядом с заводом), вся улица, сколько охватит глаз, полна людей. Это были сотни людей. Но тишина была гробовая, женщины плакали»[400].
Осознание войны происходило с началом ощутимых для детей изменений в жизни. Как сказала Раиса Васильевна Однораленко (1936 г. рождения), жившая в начале войны в Артемовском районе, «понимание страшной беды приходило постепенно»[401]. Новыми реалиями стали расставания с близкими людьми, прежде всего мобилизация отцов, старших братьев в армию: «Я не могу сказать, это было 21 или 22, или 23 июня, потому что я была в лагере пионерском. Меня приехали забрать, когда началась война. Не только меня забрали, но и всех детей родители забрали из лагеря. Я тогда мало понимала, что такое война, пока не коснулось нашей семьи, пришлось расставаться с папой. Тогда я уже поняла, что такое война» (О. М. Волгина)[402]; «Особенно запомнился день, когда отцу принесли повестку явиться в сельсовет, а оттуда в районный военкомат» (А. В. Кучеренко, 1931 г. рождения, пос. Луганское)[403].
К числу тяжелых испытаний можно отнести эвакуацию, означавшую расставание с родным городом, близкими, друзьями, длительный, во многом мучительный путь на восток. В большинстве воспоминаний эвакуированных детей образ тяжелой дороги является олицетворением образа начала войны. Однако индивидуальные образы могут быть уникальными. Владимир Андреевич Носков (1932–2003 гг.), утративший зрение в эвакуации в Прокопьевске в 1942 г. в результате несчастного случая, напротив, из всего долгого пути на поезде, опасной переправы через Каспийское море запомнил не невзгоды и тяготы, а чудесное зрелище заснеженных гор Кавказа и штормовую бурю на Каспии, ставшие для него главными впечатлениями войны[404].
В детском сознании отчетливо проявляется особый, отличный от понятийного, механизм обобщения, который в рамках синергетической парадигмы описывается как эффект ассимиляции: наиболее яркий образ выступает в роли генерализующего заместителя, вбирает в себя черты целого ряда образов. Что касается начала Великой Отечественной войны, и даже войны в целом, такую символическую нагрузку в сознании детей безусловно приобрел образ авиационных ударов по населенным пунктам – «бомбежек», как они обозначались в разговорной речи.
Например, в воспоминаниях А. Г. Чакова полностью слились объявление войны и бомбардировки с. Новобешево Старобешевского района Сталинской области, где он жил, при том, что разрыв между этим событиями составлял несколько месяцев: «Я помню, что в тот день мы с пацанами гуляли на улице. И вдруг выбегает мама и говорит: “На нашу землю немцы напали”. И уже на следующее утро город бомбили, одна бомба взорвалась недалеко от нашего дома (мы жили в частном доме). Но, слава Богу, до нас не дошло»[405]. А в воспоминаниях Л. Г. Богно оказались совмещенными разновременные события: бомбардировка г. Сталино перед оккупацией и пожар морфологического корпуса Сталинского