А кроме неба все черным-черно, как только на юге бывает ночью.
Красный огонек плыл между звездами.
Я тоже там побывала сегодня утром. Там тоже распахнуто, не огорожено, как на этом дворе.
В каком распахнутом я живу мире.
Какой странный день – как сон – пролег между высотой, где я побывала, и этим двором. Между утром и ночью.
Что ты дал мне, день?
Скорбную радость – припасть к отцовской могиле.
Туманную, неясную мне радость – почувствовать сестру в девочке, что спит тут за темнотой.
Я люблю ее?
Не могла полюбить, не успела. Но мне не все равно, что с ней будет. Я буду думать – позволяют ей читать стихи или не позволяют.
Да, еще: мне приятно было, когда мачеха надела сережки и заволновалась.
Ее я никогда не полюблю. Но подумать, что совсем бы другой она, возможно, была, и другая была бы у нее жизнь, подари ей кто-нибудь красивые сережки лет двадцать назад.
Возможно – если вовремя угадать, не пропустить, кому что нужно…
– Почему вы улыбаетесь? – спросила Галя.
Она видит в темноте?
– Почему вы улыбаетесь?
– «Вы»?
– Почему ты улыбаешься?
– Своим мыслям.
– Ты не над нами смеешься?
– Ты с ума сошла!
– Над мамой. Нет? Она тебя обижала.
– Пустяки, Галочка.
– Обижала. Мне рассказывали.
– Даже, может быть, мне это пошло на пользу. Серьезно. В «Униженных и оскорбленных» я буду играть Наташу… Ты читала «Униженные и оскорбленные»?
– Да.
– Так вот, я буду играть Наташу. Но я могла бы сыграть и Нелли, понимаешь?
– Да.
Молчание, потом тихо:
– Ты папу жалела. Ее тоже надо пожалеть. У него товарищи были… Я уеду – она совершенно одна. Витька ее терпеть не может. Он тоже уйдет. Как только вырастет немного…
– Уедешь?
– Ну да, уеду.
– Куда?
– Все равно. Куда-нибудь.
– Что там будешь делать-то?
– Что-нибудь. Все равно.
– Надо же обдумать все-таки.
– Здесь не останусь. Ни за что. Пешком уйду.
– Говоришь – она совсем одна.
– Она уже сама хочет. Вы не видели? Вы как привезли подарки, так она и захотела, чтоб я тоже ехала. За счастьем… – Тихий голос улыбнулся.
«Ты моя умница», – подумала актриса.
– Иди сюда, – сказала она. – Иди ко мне.
Белая рубашка мелькнула во мраке, и Галя села на край ее постели.
– Пешком, надо же, – сказала актриса, – когда не придумала, что с собой делать, когда ничегошеньки о себе не знаешь…
Она взяла Галю за руки и с нежностью, еще не испытанной, чувствовала дрожь и холод этих сильных рук.
– Ты ляг, – сказала она и подвинулась. – Ложись, обсудим с тобой.
И лежа рядом, две головы на одной подушке, они прошептались до глубокой ночи.
– Сейчас я в Молдавию, – говорила актриса, когда передвинулись созвездья и Орион встал над двором в блеске своего золотого пояса, – а потом ты приедешь. Лучше кончать школу в Москве, у меня, раз уж решила здесь не оставаться.
«Да ты что, сумасшедшая, – сказал ей ее рассудок, – какую берешь на себя ответственность и как связываешь свою жизнь».
«Молчи, – сказала она своему рассудку, – не твое дело, ты уж вообразил, что я живу на свете только для лицедейства!»
«А все же подумай, – настаивал он, – ты ведь, в сущности, рассудительная, трезвая, подумай, сколько придется отвлекаться, жертвовать своим временем и вниманием, как это будет тебя раздражать и изматывать, с твоей чувствительностью к малейшему раздражению, и что ты ей дашь, кем ты ей будешь, ты, не знавшая материнства?»
«Буду тем, что я есть, – отвечала она, – буду старшей сестрой. Дам ей то, что накопилось в душе моей. Мало накопилось? Буду копить дальше. С ней вдвоем будем копить. Ну, буду иногда раздражаться, все матери и старшие сестры, наверно, раздражаются, у каждой ведь есть свое заветное, не только свету в очах, что дети».
– Через месяц будешь у меня, – сказала она Гале. – Я пришлю тебе деньги на дорогу. Живи и думай о том, что через месяц будешь в Москве.
8
К девяти утра – собственно, это был уже полный великолепный день – пришло такси. Актриса ждала его на том месте, где когда-то отец ее подсаживал в райторговский грузовик. Галя стояла рядом.
– Вы заказывали? – спросил шофер, высунувшись из кабины.
Он положил чемодан в багажник.
– До свиданья, – сказала актриса.
Галя посмотрела ей в лицо, вскинула руки и обняла за шею.
– До свиданья! – сказала она, и актрису пронзил ее взгляд, полный обожания и веры.
Они поцеловались. Актриса села с шофером. Поехали. Она высунулась из окошечка и смотрела назад.
Пышное облако висело в небе. «Когда пойдут дожди, – подумала актриса, – Гали уже здесь не будет».
Да, а кто же покрасит пирамидку, нужно написать из Молдавии, чтоб кому-нибудь она поручила покрасить пирамидку.
И смотрела назад, пока было видно, на каменные домики – как кусочки сахара, раскиданные по склону, на ту тропинку, навеки врезанную в память, на высоконькую фигурку в полосатом платьице, с поднятой рукой, стоящую у дороги…