– Ну, ну, вознесли!.. Черт знает куда вознесли, – буркнул Григорий и, повернув голову к Одуванчику, строго спросил: – Вы тут открывали мои сейфы?
– М-м… собственно, я не открывал, но…
– И дали Милорадовичу карты в руки? Ну, ну. А железа в Приречье пока нет. Проспекторская разведка провалилась.
Если бы Григорий опрокинул стол, это не удивило бы геологов так, как то, что он сказал о провале разведки. Матвей Пантелеймонович вскочил со стула и занял более отдаленную от Муравьева позицию на диване.
– Да ведь это ты, ты нацелил нас в Приречье!.. Это твой проект. Вот это мне нравится! – изумленно воскликнул Чернявский.
Григорий испытующе посмотрел на него.
– А ты веришь, что там лежит железо?
– Верю! Как в самого себя верю!
– Ну, ну. А вы Матвей Пантелеймонович?
– Я? М-м… в доподлинном смысле… – Одуванчик закатил глаза под лоб. – Если смотреть на Приречье со всех точек зрения, то м-м… Учитывая, что горные породы, выходящие на земную поверхность, подвергаются как физическому, так и химическому выветриванию…
– Верите или не верите? – оборвал его Муравьев.
Одуванчик беззвучно шевелил губами, разглядывая потолок.
– А ты веришь? – спросил Григорий у Ярморова.
– Там есть железо! – горячо воскликнул Ярморов. – Но только так писать… так писать, как Милорадович, – значит, не верить и запутать всех. Геология – не алхимия! Что он только пишет!.. Да я бы сказал просто: геология – наука о земле. Наука о том, как сформировалась земля, из чего она состоит и каким изменениям подвергалась за время своего существования. И никакой алхимии!.. Тепло, которое дает нам солнце, ветер, дождь, роса, мороз, снег и даже растения и животные, – все это геологические деятели, подготовившие и развившие жизнь на земле… Геология учит нас находить полезные ископаемые, без которых мы не можем жить. И никакой алхимии!..
«Птенец, и уже говорит о геологии!» – думал Одуванчик, иронически улыбаясь.
Глава пятнадцатая
1
«Он добрый, хороший, он очень хороший человек, – думала Юлия о Григории. – В нем есть и постоянство чувства, и огонь… Есть, есть! Только он тушит его. О какой ране в душе он говорил?» – Юлия не могла уснуть.
За окном по набережной, тяжело грохая по ухабам, прошла машина. Снопом белого света ударило в окна. В темных углах зашевелились причудливые тени, и потом все погасло. В приоткрытую дверь струился свет из багровой комнаты. Юлия смотрела на полоску света и, прислушиваясь к спору геологов, думала о Григории.
Ей нравился боевой характер Григория – то, что он тверд и непреклонен в деле, умеет отстаивать свою цель, непримирим ко всякого рода лжи, кривлянию и пустословию. Но она не знала ту сторону характера Григория, которую он не выставлял напоказ: не знала, умеет ли он любить, не знала его неустанного стремления к общечеловеческому добру…
«В нем все неожиданное и яркое».
2
Утром Юлия еще лежала в постели, когда Григорий настойчиво вызывал по междугородному телефону комиссара облвоенкомата. Солнце косыми лучами восхода било в окно. В приоткрытую дверь Юлия видела, как вошла широкая Дарья в жарковом платье, нарочито громко спросила:
– Про Федора чего не дознался?
Юлия прислушалась.
– Федор разжалован, вот што! Тут мне вечор проболтнулась Настя, которая работает на телеграфе. Она сама и телеграмму принимала. А пошто разжалован? Все через Юлью! Он к ней со всей душой, а она, известное дело, в другую сторону, вот што…
– Ты потише, потише, – сердито сказал Григорий.
– А чего тише? Али не ндравится?
Григорий прикрыл дверь – и все затихло. Откинув кудрявую голову, Юлия долго сидела неподвижно на кровати. Что-то тяжелое, давящее подкатывалось к горлу. Лунная дорога, вечеринка во флигеле, митинг, северное сияние – все это, кажется, было только вчера. И вот Федор разжалован. Что-то произошло с ним. Может быть, потому, что она сказала ему жестокое «нет» и ушла?
Хрипло бьет маятник старинных часов. Шумят машины за окном по набережной. Что-то кричит по телефону Григорий… Кто-то доставлен в госпиталь после удара… Да, да, это о Федоре. Кто же его ударил? Юлия все еще сидит на постели, прислонив голову к стене, и думает о Федоре. Ее большие синие глаза потемнели, отражая душевное смятение. «Что-то надо решить. Теперь же, сию минуту», – думает она, но ничего не решает.
Не умывшись, непричесанная, она долго сидела перед своей недописанной картиной «На линии обороны». С полотна смотрел на нее лейтенант у пушки, указывая рукой на запад. В твердом, смелом взгляде, в порывистом, энергичном взлете его руки – во всех его движениях был Федор! Она слышала его взволнованный голос: «За оскорбленное и окровавленное Отечество вперед, на запад, к Берлину!..»
Вошла строгая Дарья в красных сапожках.
– Что с Федором, Дарьюшка? – спросила Юлия.
– Да што? Хворый он – и все тут, – неласково ответила Дарья.
– Как он разжалован? За что?
– И вовсе не разжалован. – Дарья еще сердитее посмотрела на Юлию. – Ишь как!.. Разжалован! В нашей родове таких не бывало, которых… всякое такое разжалывают. По слабости здоровья его до фронта не допустили. Вот и обиделся, посчитал себя вроде разжалованным. Сделаюсь ему худо, удар приключился, а теперь в госпитале. Григорий говорил с комиссаром. Да что узнаешь у Гришки? А ничего не узнаешь!.. Худо Федору, худо!
Дарья тяжело вздохнула и неодобрительно посмотрела на неприбранную кровать.
– Али только встала? – спросила она.
Юлия взяла ее за руки и, заглядывая в водянистые глаза, неторопливо проговорила:
– Я хочу знать все о Федоре. Ты расскажешь мне?
Дарья осуждающе покачала головой:
– Али интересно тебе чужое горе знать? И вовсе не интересно!.. Про то я не говорю, что у вас произошло. Да, знать, недоброе. Только наш Федор не из последних, вот што!..
3
Гулко лопается на Енисее ноздреватый, изрезанный морщинами трещин, вздутый лед. Возле берегов – разводья заберег. Солнце расплескало жаркие лучи по разводьям, отчего они сияют так резко, словно у берегов не вода, а ртуть.
Весна нынче поздняя, но дружная. За дугами железнодорожного моста, узорчатым навесом соединяющего левый берег с правым, взлетают к небу феерические всплески льда и раздаются гулкие взрывы зарядов динамита. Там рвут лед, чтобы не было затора. От острова Молокова черною цепочкою тянутся пешеходы с одного берега на другой. Комья ворон взлетают над Енисеем, кучатся, купаясь в струях теплого ветра. Все кричит, поет, звенит, восторженно приветствуя долгожданную весну!
Весна, весна! И неба синь, и щедрость солнца, и кучерявая, дымчатая, таежная даль обступила Юлию со всех сторон; тревожат, не дают покоя, щиплют сердце. Так бы она и поднялась