Вместе с красными флагами над баррикадами топырился, провисая мешком, одинокий транспарант «Товарищи бакинцы, мы с вами!». В конце улицы показалась конная полиция. Булыжник, пронесшись кометой и просвистев над экипажем, грохнул по стене и отскочил рикошетом.
– Стрелою мчи, – прикрывая собой Илону, загремел полковник.
– Бог весть что такое, – гневался он, выпрямляясь во весь рост, оказавшись на безопасном расстоянии от бунтовщиков.
– А вы, барин, не слыхали? 4 июля на Путиловском полиция рабочих расстреляла, вот и стачки, – вмешался извозчик.
– Дело знай – на дорогу гляди, – одернул его Константин Назарович.
Впрочем, к окончанию Петровского поста волнения почти иссякли: владельцы заводов поувольняли смутьянов и освободили от них заводские общежития.
А свадьба и вовсе заставила молодых забыть обо всем на свете, кроме собственного счастья.
Глава 2
На пороге войны
Патриотические флюиды плотно насыщали воздух; гражданские краснобаи на высоких постах и записные штабные генералы готовы были биться с Германией и Австрией до последней капли крови последнего новобранца. Общество сплотилось в невероятном подъеме, недавние революционные брожения отступили в небытие. Вчерашние смутьяны – студенты и поэты – записывались ополченцами.
Светские львы и львицы, даже приближенные ко двору, объединялись во всевозможные комитеты «помощи нуждам фронта». Стало необычайно модным вести на раутах и балах беседы о скорой победе российского оружия, об участии в общем деле. Парадный патриотизм вошел в моду, затмевая здравый смысл. Восторженная толпа, сотрясая воздух и «кидая чепчики», начинала по легкомыслию верить, что она и есть противостоящая кайзеру сила. Дамы публично выражали готовность стирать ухоженными, аристократическими ручками окровавленные бинты, очевидно, надеясь, что до этого все-таки не дойдет и что пожертвование на фронтовые подарки, с носовыми платочками и портсигарами, будет сочтено вполне удовлетворительным вкладом во фронтовое обеспечение российских солдат.
Тех, кто не до конца утратил рассудок в спертой атмосфере шапкозакидательства, порицали, объявляя чуть ли не германскими агентами. Мрачная сатира антивоенных писателей и поэтов встречала раздражение и непонимание; читатели кривили губы и выбрасывали их сборники прочь.
Шевцов-младший шел мимо группки вчерашних почитателей, освистывавших сегодня бывшего кумира. Тот – сквозь улюлюканье и ругань – пытался донести до публики свои опасения:
Громоздящемуся городу уродился во сне
хохочущий голос пушечного баса,
а с запада падает красный снег
сочными клочьями человечьего мяса.
Вздувается у площади за ротой рота,
у злящейся на лбу вздуваются вены.
«Постойте, шашки о шелк кокоток
вытрем, вытрем в бульварах Вены!»
Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!»
А из ночи, мрачно очерченной чернью,
багровой крови лилась и лилась струя.[23]
Шевцов остановился послушать: исступленного надрыва в искусстве он не понимал, но мысли поэта находили в нем отклик. Он не рвался к подвигам и неустроенной походной жизни: вымотался в Туркестане. В качестве переводчика его направляли как раз в самые неспокойные районы. Он знал цену тому, что стоит за пролитой кровью. Теперь Шевцова тянуло к благодушному и расслабленному времяпровождению – в халате, с пушистым мурлыкой и легкомысленной книгой на коленях. А тут – всеобщее безумие, охватившее людей, не представляющих себе войны, маразматических позеров и их беспечных подруг.
– Господин военный! – Ухватила его за рукав экзальтированная особа в обильно украшенной перьями шляпе. – Не правда ли, мы одержим быструю и уверенную победу? – Она в полуобороте показала эффектный профиль приятелям, триумфально улыбаясь и не сомневаясь в ответе.
– Неправда, – вяло отреагировал Шевцов, высвобождая рукав, – и потом, мадам, что значит «мы одержим»? Прошу вас, отвечайте за себя.
Он зашагал прочь от обескураженной кампании.
Шевцов не знал, что Германия не оставила Российской Империи выбора. Нуждаясь в расширении колоний, Германия готовилась объявить войну независимо от ответа на свой ультиматум, требующий немедленного прекращения русской мобилизации.
Дома Шевцова ожидал приказ срочно явиться в штаб округа.
* * *
Захар Анатольевич Томшин, пехотный обер-офицер, с паутинкой ранних морщин под карими глазами, томился в резерве 12-ой армии Северо-Западного фронта.
Ожидание порой – хуже боя. Отважная натура требовала действий, а не бессильного переживания за своих. Томшин наблюдал, как к линии фронта направляются полки, а обратно – медицинские повозки: спасшихся от плена и смерти вывозили по направлению к железнодорожному узлу. Захар Анатольевич не знал, что среди раненых и покалеченных везут на станцию его товарища и сослуживца, полковника Панина.
* * *
Штабс-капитан Дружной хотел было перевестись на Кавказский фронт, как он говорил, «поближе к Шевцову». Но его гвардейскую часть сразу после объявления войны отправили на Северо-Западный. Срочное вступление в боевые действия не закончившей мобилизации и перевооружения России имело целью оттянуть на себя германские силы, преследовавшие на Западном фронте стремительно отступавших французов.
Перед 1-й армией, впоследствии именуемой Неманской, стояла задача обеспечить окружение 8-ой германской армии в Восточной Пруссии. Выступали одновременно со 2ой русской армией Юго-Западного фронта.
От Ковно дело пошло славно, но 20 августа военачальник 8-ой германской генерал-полковник Притвиц предпринял контрнаступление, нацелившись на южный фланг 28-ой дивизии, где служил Дружной. Так попала под удар и дружновская часть.
Бросившиеся в атаку германцы встретили шквальное приветствие русской артиллерии – и откатились. Русская пехота выжидала, выстроившись для нападения, как вдруг на русские позиции накатились волны паники: кавалерийская дивизия немцев, зайдя в тыл, налетела на противника, сминая пехотинцев и артиллерийскую обслугу.
Дружной выхватил револьвер:
– Куда – бежать, бараны? Ружья развернуть – пли! Мигом целься в коней, и расстреливать с места! Пулемет развернуть – слышишь, Михеев?
Остановить немцев, кинувшихся на пулеметчика, пока тот разворачивал оружие, Дружному не удалось. Прямо на Сергея Александровича выскочил драгун – с усатою головищей, блиставшей нелепым шлемом. Дружной не успел перезарядить револьвер и бросился под ноги здоровенному скакуну, предпочитая быть растоптанным, нежели пронзенным пикой противника, как поросенок на вертеле. Хорошо выученный конь перелетел через Дружнова, лишь слегка задев его бабкой. Штабс-капитан рванулся к пулеметной команде:
– Дави!
Солдат и так уже жал на гашетку. Оправившись от паники, русские солдаты в упор расстреливали из траншеи холеных, упитанных коней. Удар вражеской кавалерии выдохся. Остатки рассеянной русской дивизии соединились и двинулись к востоку.
Обескровленным в наступлении немецким частям было не до преследования. Получив основательную трепку на прочих направлениях, они отходили к Висле. Ввиду отступления противника к реке, командование обеих российских армий посчитало задачу выполненной и не стало смыкать клещи.
Это необдуманное