Я проснулся.
День будет сложный. Бульбулятор (так мы зовём нашу старосту, Ирку Копылову, за умение нести совершенно наркоманский бред с каменным выражением лица и склонность дымить по самому ничтожному поводу) велела приехать к первой паре. Сегодня предстоит финальный прогон пафосной ереси, которую почему-то называют студенческим концертом. Я как бы звукорежиссёр этого действа.
Час в автобусе, набитом студентами и рабочим классом, запахом бензина и утренним ворчанием. Минимум час сопромата – Бульбулятор, зараза, никак не появится раньше десяти. Три часа тесного общения с самой Иркой, сплетни, жалобы, советы и припадки по ничтожнейшим поводам. Зато, если выживу, можно вечером завалиться к Шурику с Кабаном и до утра играть в деберц, потому что завтра, о чудо, суббота. Нет, всё не так уж плохо.
Думаю: ужасно не хочется вставать. И тотчас понимаю, что не смогу встать при всём желании.
Я проснулся, факт. Я вижу комнату, слонов на шторах, слышу звуки и запахи. Но глаза мои закрыты. Не могу пошевелиться. Я бы и дышать не смог, если бы это зависело от моей воли.
Без паники. Такое уже случалось. Чёртовы таблетки. Мозг, заряженный химией, не успевает подготовиться к пробуждению и разблокировать моторику произвольных мышц. Сонный паралич: одна часть мозга не знает, что творит другая. Сейчас начнут истерить миндалины, которым не нравится, что тело неуправляемо. Страх породит галлюцинации. Уже не сон, но ещё не реальность. Из этого состояния легко вернуться в настоящий сон – нет, спасибо. Успокаиваемся и ждём. Две-три минуты – и всё придёт в норму.
А шорох под кроватью… Нет никакого шороха. И не скрипит дверь моей комнаты. И не слышно шагов. Некому здесь вышагивать. И никто не шепчет в ухо: не бойся, милый, это я, всего лишь я. Это не Алька. Её не может быть здесь.
Но это Алька, и она лжёт. Она пришла не одна.
Я вспоминаю, что увидел в её глазах: обречённость и тоску, в точности как в глазах дедова живца.
Алька сбрасывает моё одеяло на пол. Нежно проводит по моей голой груди чем-то холодным и острым. Нажимает – ласково, почти без усилия, но я чувствую, как лезвие разрезает не только кожу и мышцы, но и грудину. Легко, будто это не кость, а кремовый торт. Руками раскрывает мою грудную клетку, руки у неё тёплые. Улыбается, заглядывает мне в глаза. Смотрю ли? Я смотрю сквозь веки. Я вижу.
И тогда Алька открывает рот и извергает тьму. Тьма льётся прямо в меня, заполняет лёгкие, сжимает холодной хваткой сердце, течёт по венам.
Поводок тянется вдоль позвоночника из лёгких к голове; во рту металлический привкус.
Морфей улыбается моими губами, и мы с ним открываем глаза.
Фарбрика
I: Здесь
Тень
Сперва сломался автомат реализации смыслов. Это был последний автомат в квартале. Экран его, некогда яркий и искристый, рассыпался белым шумом, колючим на ощупь. Я брезгливо сунул руку в это шипение, покрутил наугад рычажки, чувствуя, как блохами скачут по ладони недовольные электроны. Ничего не изменилось.
Тогда я поковырял ножом в отверстии под динамиком. Динамик задымился, со скрипом отворилась крышка, выпуская маленького серого шорха, который принялся возмущённо меня костерить. Я не удивился: шорхи были теперь повсюду. Грызун оборвал свой пламенный писк, ловко спрыгнул на мостовую и засеменил прочь. Тотчас из автомата посыпались ржавые шестерёнки, зигзагами полетела целлулоидная дырчатая лента. Сам автомат в последний раз мигнул экраном и тонкими струйками стёк в канализационную решётку. Я остался один посреди пустой улицы.
Если не считать, конечно, Зайца, который неуклюже прятался за углом. Мальчишка пыхтел, как чайник бабушки Бах. Я делал вид, что не замечаю его. Вряд ли так же поступит Маук. Но другого прикрытия у меня не было.
В этот момент и появилась тень. Я почувствовал её прохладный запах и поспешил обернуться.
Тень имела вид самый болезненный, плоский и прозрачный. Собственно, как и всякая другая тень.
Скажу откровенно, теней я не терплю с детства. Они холодные. Шуршат пренеприятно. В наше время в них и вовсе нет смысла: Фарбрика закрыта, линии цветодобычи замерли без движения.
Сколько себя помню, тени выбирались в город из подземелий под Фарбрикой. Рыли любопытными холодными носами кротовые норы наружу. Ремонтники не справлялись. У теней мотивация жёстче, отсюда неутешительная статистика: три новые червоточины на одну зашитую суровой нитью реальности.
Дикие тени – источник хаоса и разрушений. А приручить тень всё равно что приручить бездну. Она станет выглядывать голодными глазами из каждого угла вашего дома. Щебетать бессвязную свою птичью ересь. И ждать подходящего момента.
Скажете: эгоизм. Парирую: любовь к порядку. Нежность к смыслу.
Теней же всегда тянуло ко мне невидимым магнитом. Иной раз я задумывался, не разлюбить ли мне девушек так же яростно, чтобы получить их бесконечное тёплое внимание. Впрочем, если уж совсем откровенно, девушек распугивал я сам. Сначала потому, что у меня была Барбара, потом – потому, что Барбары не стало.
Тень моргнула. Вместо того чтобы развернуться и уйти, я зачем-то посмотрел ей в глаза. Глаза у тени были плохо прорисованные, мятые. Оттуда веяло сиплым сквозняком. Не знаю, нормально ли это для теней.
Тень протянула ко мне руку. В ладони её копошилась, умирая, горстка смыслов. Они жалобно пищали, растворяясь в плоской штриховке тени.
Похоже, сломанный автомат был на её совести.
Среди ваших знакомых наверняка найдутся те, кто теням сочувствует. Это дело известное. То здесь, то там раздаются голоса в защиту этих безмозглых существ. Один из моих товарищей – Айк – при случае подкармливает теней солью и, высунув язык, записывает их бред. Что тут скажешь?
Я не из таких.
Тень сказала:
– Поступенчатый фынь в габаритной складушке. Да.
Это прозвучало почти осмысленно по сравнению с тем, что обычно лопочут тени. Голос её был совершенно бесцветным, тихим и жалобным.
Я зашагал прочь.
Чёртова тень не отступала. Обогнала меня, остановилась. Глазами луп-луп, улыбка жалкая – одной линией.
Ужасно не вовремя! В «Дихотомии» меня уже ждал Маук, и опаздывать не следовало.
В общем, я достал револьвер и выстрелил тени прямо в лицо.
Подумал привычно: что скажет Барбара, когда я найду её? Скажет: во что же ты превратился, Бах.
Хуже всего – я уже почти не верил, что смогу её найти.