Я пересказал ему всё, что знал, — о пруссаках, об экспериментальных лучах Басби, которые, по слухам, искривлялись, уходя за горизонт, и таким образом становились невероятно опасными, об ощутимом страхе ученого: когда мы с ним впервые встретились, он вел себя словно мышь, ожидающая неминуемого появления змеи. В тот раз он спрятался на верхнем этаже гостиницы в холмах, с видом на залив Скарборо. Настоящее логово проституток и уличных воров, но Басби пришлись по душе скрытые переходы. Всё в его лаборатории было установлено на специально сконструированных подставках из прочных деревянных ящиков, поэтому могло быть упаковано и увезено прочь за минуты.
В тот раз я был свидетелем действия сапфирового луча, — это разящий луч, сгенерированный устройством, которое Басби определил как «преобразующая лампа». Свет метался внутри цилиндра, вмещавшего сапфир, пока не вырвался узким потоком голубого света — «укрощенной радиации», как сказал Басби, хотя для меня это словосочетание было сущей бессмыслицей. Луч сорвал стеклянное пресс-папье со стола перед лампой и пронес его сквозь открытое окно куда-то в море. Оно исчезло в глубине без видимых брызг и было, насколько я понял, вбито в морское дно. В результате кристаллическая структура сапфира разрушилась, деградировала, поскольку являлась результатом «несовершенного гидротермического синтеза», — почему это данное Баксби определение осело в моем уме, сказать не могу. Кристаллы от матушки-природы, проще говоря, были низкого качества. Словом, эксперимент оказался весьма затратным (расходы, очевидно, несли пруссаки), но он поразил Сент-Ива. Мне не хватало научных познаний, чтобы он поразил и меня.
Мы договорились встретиться с герцогом на следующий день. Я полагаю, Сент-Ив хотел побеседовать по поводу этих пруссаков, попытаться деликатно вразумить ученого, но Басби, возможно предвидя нечто подобное, наутро исчез из гостиницы со всем своим имуществом. Я не имел понятия, что Басби доверил Сент-Иву сведения об упрочненном изумруде, и это было правильно. Чудовищная штука во всех смыслах слова, которую лучше держать в секрете. Чуть позже мы с Сент-Ивом нашли Басби мертвым на верхней площадке декоративной башни в Северном Кенте.
Дядюшка Гилберт покачивал головой в знак горя и изумления. Но когда речь зашла об изумруде, глаза его засияли неподдельным любопытством школяра, а когда Хасбро вынул из мешочка с завязками зеленый кристалл и положил его на стол, расширились до предела. Огромный образец, отметил я как человек, несколько лет назад владевший гигантским изумрудом, который заказал огранить для свадебного подарка Дороти Кибл, своей суженой. Но рядом с искусственным изумрудом Басби, размером как раз с ладонь Хасбро, мой казался бы кусочком сахара. Странно плоский, ограненный, видимо, совсем не ради красоты. В нем было что-то почти угрожающее, как в ядовитой жабе или, по пословице, в дурном ветре, не приносящем добра. Элис, как я заметил, не пожелала взглянуть на камень. Хасбро убрал его в мешочек.
— А что ты нам скажешь о маяке, дядя? — спросил Табби, обгладывая косточку фазана.
— Там чертовски ненадежный свет, — ответил старик. — Не разглядеть. Блеф. Когда идешь из Истборна, пока не окажешься на полпути к Бичи-Хед, не заметишь. В тумане не поймешь, где оказался. До недавнего времени его смотрителем был капитан Соуни. Большую часть времени или спящий, или пьяный, как лорд, он держал светильник в полном порядке, масло заливал доверху и подрезал фитили. Думаешь, он грохнулся с лестницы, поднося масло или убирая разбитое стекло? А вот и нет. Однажды ночью в тумане бедняга шагнул с утеса! Пошли его искать потому, что свет стал тусклым из-за нехватки масла, и нашли на камнях внизу, с разбитой головой; его уже ели крабы. На пляже внизу, на мысу, где нет ничего, кроме острых меловых скал. Он, видишь ли, сыплется вниз, стоунами и годами.
— Дядя Гилберт ценил капитана Соуни и как знатока птиц, — сообщил нам Табби. — Бичи-Хед знаменит своими пернатыми.
— Именно так, — согласился старик. — Есть такая коровья тропа, тянется вдоль Ист-Дин. Первосортные места гнездовий, славятся на весь Южный Даунс. Филины, ушастые совы, лебеди-кликуны, кречеты. Слепой может увидеть за день две дюжины разновидностей, открыв полглаза. Капитан Соуни много лет вел записи, исписал сотни страниц. Бог знает на что они сгодятся. Возможно, рыбу заворачивать.
— Теперь там новый смотритель? — насторожился Хасбро.
— Около трех месяцев или больше. Я был там дважды, когда погода стала теплее, прошелся по Даунсу с биноклем, но новый смотритель так и не спустился. Капитан Соуни всегда любил поболтать. Это, видите ли, давало ему шанс перехватить рюмку перед обедом. Время дня значения не имело. Он выносил бутылку и пару стаканов. Иногда я прихватывал бутылочку и оставлял ему, чтобы проставиться в свою очередь. Если погода позволяла, я поднимался оглядеться. Большей частью мы следили за судами, пробирающимися по Каналу в шторм. Капитану всегда хотелось знать, каких пернатых я видел и что там нового. Ему нравились совы…
Голос дяди Гилберта прервался — он прочел что-то в выражениях наших лиц.
— Его убили? — спросил он, помолчав. — Он не упал? Его столкнули?
— Очень похоже, — вздохнула Элис. — Мне очень жаль.
— Тогда этот новый парень… он в сговоре с доктором Нарбондо? Они поставили туда своего человека? — Не ожидая ответа, старик мрачно покачал головой. Посмотрев на свои руки, сжал и разжал кулаки. — Уже поздно, — сказал он тихо и грустно. — Мне надо отдохнуть. Предлагаю отложить всё на утро. У меня есть идея, как выйти на них, — он решительно кивнул. — Мы их проучим! Вот увидите.
От фазана остались одни кости, вино было допито, хлеб и сыр лежали в руинах. Предложение дяди Гилберта отдохнуть было весьма актуально. Что может быть полезнее, чем несколько часов укрепляющего сна? Вставая из-за стола, я размышлял о том, что могло означать «выйти на них» и как дядя Гилберт намеревался «их» проучить.
ГЛАВА 10
ИДИ ИЛИ ВОЗВРАЩАЙСЯ
Утро застало нас в Даунсе. По крайней мере троих из нас: Элис, Хасбро и меня, спрятавшихся в кустарнике, растущем на вершине холма к западу от маяка, поедающих сэндвичи, извлеченные из корзинки, собранной Барлоу, и запивающих их чаем из походного чайника хитроумной конструкции. Чирикали птицы, сквозь листья пробивалось утреннее солнце, по морской глади неслась шхуна, появляясь и исчезая во встающем утреннем тумане.
Я следил за маяком через очки-бинокль для наблюдений за птицами, одолженный у дядюшки Гилберта. Спустя пять минут крупный мужчина, скорее всего смотритель, вышел с подзорной трубой на кольцевой балкончик, чтобы оглядеть Даунс, словно в ожидании чьего-то появления. Из трубы примыкающего домика поднимался дым, в окне горел свет — похоже, внутри кто-то был. Может, даже несколько «кого-то», если смотритель сам вышел, но оставил гореть лампы. Наверняка ему приходится беречь масло.
Сейчас бриз сносил белый туман из пролива, заслоняя маяк и край утеса. Когда прояснилось, стали видны Табби и дядя Гилберт, шагавшие по тропе в сторону Истборна, как Твидлди и Твидлдам[53]. Табби пользовался своей терновой дубинкой как посохом, а дядя Гилберт опирался на трость со спрятанным в ней клинком. Это была штука не из дешевых, сделанных напоказ: тяжелая, с остро заточенным лезвием. Оба они были в куртках для прогулок и в сдвинутых на лоб очках-биноклях — настоящие хорошо упитанные натуралисты-любители, пользующиеся утренней тишиной. Дядя Гилберт остановился на тропе, показал в небо и надвинул очки на глаза, наблюдая за соколом, описывавшим широкий круг в северном направлении. Табби записывал наблюдения в маленьком блокноте. Покров тумана снова проплыл перед нами, минуту я не видел ничего. Туман ушел, и Фробишеры оказались уже на полпути к самому маяку. Дядя Гилберт показывал на свет, а потом на шхуну в Канале, явно разъясняя секреты мореплавания племяннику.