Капитану де Панжу в самую лютую распутицу первой весны пришлось отправиться на поиски пропавшего где-то между Ельней и Орлом младшего лейтенанта Александра Лорана. Уже пахали. У него перевернулось сердце: впрягшись в плуги, пахали женщины и дети. С высоты в полсотни метров он мог разглядеть даже лица: люди останавливались, не зная, бросаться в кусты или приветственно взмахнуть рукой. Свой, свой, вон звездочки на крыльях! — хотя и странно крашен нос. Капитан часами летал, высматривая «як», наконец заметил, сел посреди деревни и тут же был зван к чаю. Номер рациона-угощения определить бы он затруднился, но одно ему было ясно: на стол несли последнее. Лоран прожил тут четыре дня, сажал картошку, сеял хлеб. Вот бы еще «як» приспособить под сев или пахоту, да тут разве бензин найдешь?
— Я из-за бензина сел, — повинился он. — Кончился, понимаешь?
— Мы тебя пропавшим без вести числим! — отчитывал его де Панж. — А он тут, видите ли, пашет да сеет. А если б сельсовет не сообщил про тебя в полк? Так ты бы и остался тут навсегда?
— Во-первых, в сельсовет я о себе сообщил сам. Во-вторых, если уж оставаться, так в Туле.
Капитан знал, почему в Туле, знал это и весь полк: Лоран влюбился. Тулячка Рита уедет с ним после победы в Париж и станет мадам Лоран. Впрочем, какая же война без пахоты и жнивья, без любви и дома, без разлук и встреч, когда все это-то мы от врага и защищали?
Полк патрулировал над Березиной. Сто с лишним лет назад здесь кончилась слава великой армии Наполеона. Зачем он пошел сюда, что надо было ему в таких далях? Майора Леона Кюффо, прогулявшегося как-то в деревню Любавичи, местный поп, сообразив угощение с самоваром, повел показать избу-музей. В селе были и мужчины, уже правившие крестьянский труд, хотя вчера только из лесов, из партизан. Сто пятьдесят французских нашественников положили предки этих людей вилами и топорами. Избу немцы сожгли, но оружие наполеоново, и обгорев, осталось цело: сабли, мушкеты. К ним теперь добавляли немецкие автоматы и каски, разбитый пулемет…
Пилот Ив Фору, после того как «приземлился» и попал в госпиталь, почувствовал себя здесь вроде как музейный экспонат. «На меня ходили смотреть… Но „звездой“ я был недолго, потому что в лазарет привезли русскую летчицу Соню». Он сбил лишь один фашистский самолет, а она уже три, «и я испытал что-то вроде комплекса, когда общий интерес переключился с меня на нее…». Постигнуть душу незнакомого народа, среди которого назначила оказаться судьба, помогают разные обстоятельства; госпиталь на войне в этом смысле — школа незаменимая. Легкораненые ставят спектакль для тяжелораненых, хотя сами вчера были на их месте; а спектакль патриотический, «Давным-давно», времен нашествия Наполеона на Россию; Фору смотрит спектакль в пятый, десятый, двадцатый раз, прогрессирует в языке, но одна деталь упрямо ускользает от его понимания. На сцену, то есть в избу, к раненым русским офицерам входит казак, докладывает, что принес им показать французскую подкову. Все начинают без удержу хохотать: раненые-актеры, раненые-зрители. Ив Фору в конце концов умоляет объяснить. Хохот еще больше. Приносят «наполеонову подкову» и, для сравнения, «кутузовскую». В то время как подкова русская с шипами — на таких подковах лошадь поскачет хоть по льду, хоть по стеклу, — французская… совершенно лысая.
— Боже мой, — шепчет Фору, — и что, маршал Мюрат этого не знал? И его лошади скользили и падали?
— Да знал он, знал! Ну как ты не поймешь? Это шутка в пьесе такая, но шутка, брат, серьезная. Ну лысая подкова… понимаешь?.. Не может она зацепиться за чужую землю — связи у нее с этой землей нет. Понятно?
— Боже мой, — шепчет Фору, — ну конечно, понятно!
* * *
Не только не маскировалась Москва, а, наоборот, освещала себя огнями до неба. Когда 14 сентября 1812 года в полдень капитан Жан Брео де Марло увидел наконец эту «столицу мира» — так в его письме, — две мысли его одолели. Печальная: «Ох, до чего же это далеко от моей родины!» И вместе с тем радостная: «Мы подумали также, что здесь наступит конец нашим мучениям, но недолго же нам пришлось в это верить…» Конница Мюрата первой вошла в Москву и потратила, чтобы пересечь ее из конца в конец, пять часов — «это достаточно показывает, сколь велик этот город». Император расположился в Кремле. Нашему капитану вышло везение — он попал на постой в дом, где дамы говорили по-французски. Это сократило ему знакомство с нравами чужой страны. Темой бесед со следующего же дня сделались пожары, капитан де Марло, может, быстрей других разобрался, что они вовсе не случайны и беспорядочны — город наступательно и упрямо выкуривал захватчиков вон. Не раз посетует капитан на «этих русских, навязывающих бой безо всякого предупреждения». Случалось поэтому принимать сражения и на расседланном коне, и даже попросту в чем мать родила. С врагом воевала